Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

Что от родословной я приму?
Что для светлой радости приму я?

Я приму лишь только цвет крови,
только силу,
только звезды мира.
— Ты меня на битву позови, —
это будет именно для мира.
Я возьму товарищей,
свинца,
хлеба фунт
и песенку поэта.
У моих товарищей сердца —
из железа,
радости и света.
Мы возьмем свое наверняка!
Мы пройдем
с большим огнем заряда
по путям последнего парада!

Дайте башню для броневика!
Возникайте, бури,
если надо!

Близок бой.
И вот сквозь дым багровый,
дым долин,
летящий до морей,
я встаю.
Клянусь последним словом
в преданности Родине своей.

Ты поверь,
не ради легкой славы
я давно скрепил с тобой родство.
Эти песни счастья, эти клятвы
в мир идут от сердца моего.

Ты прими их и не дай померкнуть…

Слава, слава, как ты далека!..

Хутор.
Степь.
Бездомный кружит беркут.
Длинные проходят облака.

Никнут у покинутого шляха
желтые худые ковыли,
да летит диковинная птаха
на четыре взмаха
от земли.

Поздней осенью
снова к Стамбулу летят журавли,
листья клена идут
на повторную завязь земли…
Ветер, дымный и горький,
придет от азовских лиманов.
Я забуду про все.
Я вернусь на полгода назад.
Я пойму, для чего у низовий дождей
и туманов
с журавлями к Стамбулу
кленовые листья летят…

Здесь бродили с тобой мы
по аллеям осенним,
песни тихие пели,
болтали, шутя, про любовь.
Только часто моим
не всегда гостевым настроеньям
ты дарила букеты степных
и чуть-чуть горьковатых цветов…

В этот медленный час,
по бокам тишину колыхая,
по полынным степям
боевые скользят поезда.
Чахнут рейнские травы!
Поднимаются кули Шанхая!
И совсем не спокойно течет
на Амуре вода!
Значит, близко стучат
золотые часы расставанья,
и нежданные встречи
караулят меня впереди.
Скоро будет война!
Поцелуй ты меня на прощанье
и в далекий поход
поскорее меня снаряди!

Мною эта минута
вовеки не будет забыта —
опрокинулась в пропасти
комнатной жизни арба…
Завтра будет война!
По заставам грохочут копыта,
и над пашнею мира
ревет боевая труба.

В этом я не виню
ни себя,
ни тебя, дорогая.
Только страшно:
со мною оставшись один на один,
мир кощунства не спит,
одинокое сердце пугая
тишиною грохочущей
старых батальных картин.

Ой, в долине гуси гоготали,
говорят в народе — не к добру.
Ласточки-касаточки летали,
яворы скрипели на ветру.

В курене вразвалку спали дети,
а у коновязи фыркал конь.
Ой, в долине рано, на рассвете,
вспыхивал
и потухал огонь.

В это время ветер бил о стену
и сдувал последнюю звезду…
Сапоги обую,
френч одену
и к долине тихо побреду.
Так и сделал.

Звезды золотые!
Блеск шелома!
Ржание коня!
Предо мною времена Батыя
Встали
и глаза свои косые
прямо обратили на меня.

Грянули мечи —
и… я проснулся.
Охладивши сонное лицо,
френч надевши,
в сапоги обулся,
молчаливо вышел на крыльцо.

Ночью шла гроза,
корежа клены,
сны ломая,
руша погреба.

… Мимо пролетают эскадроны,
и ревет военная труба.

Истребителю Петру Геращенко

Не так легко нам на сердце носить
разлуку лет с тоской неистребимой:
мы отвыкали вслух произносить
родное имя девушки любимой.

Мы бредили экзотикой морей
и тем святым, что в жизни не видали…
Незримый дух, как призрак, у дверей
стучал и звал в неведомые дали:

В Маньчжурию, в барханную дыру,
где степь венчала славою иною…
Мы там, дружа с орлами на ветру,
почувствовали крылья за спиною.

И лезли в небо, словно бы шутя,
нас в бой влекла не оторопь людская…
И мы дрались, стервятников когтя,
неистощимым солнцем истекая.

И мне ль забыть рассказы о войне,
тоску ночевок, зыбкий сон бархана,
и цирика на диком скакуне,
и бомбовоз над прахом Тамерлана!

Голуби мира летят, летят
с веточкою тоски.

Где-то в долине упал солдат
замертво на пески.
Ночь африканская. Путь прямой.
Дым с четырех сторон.
Сумерки тропиков. Но домой,
нет, не вернется он.
Голуби мира летят, летят
с холодом и теплом.
Пушки германские заговорят
на языке своем.
Руша преграды, мои враги
в лютых ночах идут,
снова солдатские сапоги
рейнские травы мнут.
Голуби мира летят, летят,
веточку в клюв зажав,
кружатся,
кружатся,
кружатся над
крышами всех держав.
Снова теплятся для разрух
два очага войны.
Но Москва произносит вслух
слово моей страны.
Слыша его, у больных болот,
возмужавший в борьбе,
негр поднимается и поет
песенку о себе:
«Пусть в селении Суалы
в яростную грозу
враги заключат меня в кандалы —
я их перегрызу,
Примет кости мои земля —
брат мой возьмет ружье:
за океаном, у стен Кремля,
сердце стучит мое».
Снова теплятся для разрух
два очага войны.
Но Москва произносит вслух
слово моей страны.
Оно адресовано миру всему,
и твердость в нем наша вся.
И московский юноша вторит ему,
тихо произнося:
— Милая родина! Ты в бою
только мне протруби;
если надо тебе,
мою
голову — отруби!
Факелом над землей подними,
долго свети, свети,
чтобы открылись перед людьми
светлые все пути.