Борис Пастернак - Лирика 30-х годов

И мне часто чудится,
Что сидит она
И глазами блеклыми
Смотрит из окна,
Смотрит — не покажется ль
Пыль на большаке,
Смотрит — не появится ль
Путник вдалеке.
Может быть, появится,
Может, это я…

И опять мне хочется
В дальние края.
В дальние, смоленские,
К матери родной,
Будто не лежит она
В поле под сосной,
Будто выйдет, старая,
Встретит у ворот
И со мною под вечер
На поля пойдет;
Станет мне рассказывать
Про вчерашний сон,
Про дожди весенние,
Про колхозный лен;

Станет мне показывать
Все места подряд,
Где мальчишкой бегал я
Много лет назад;
Где луга зеленые
Вместе с ней косил
И куда ей завтраки
Я в жнитво носил…

Все опять припомнится,
Встанет предо мной,
Будто не лежит она
В поле под сосной;
Будто теплым вечером
Смотрит из окна,

А кругом — широкая,
Дружная весна…
Спой же, спой, Прокошина,
Что трава не скошена…

Уезжал моряк из дóму,
Стал со мною говорить:
— Разрешите вам на память
Свое сердце подарить.

И, когда я плавать буду
Где-то в дальней стороне,
Хоть разочек, хоть немножко
Погрустите обо мне.

Я ответила шутливо,
Что приятна эта речь,
Но такой большой подарок —
Неизвестно, где беречь.

И к тому ж, товарищ милый,
Разрешите доложить:
Чтобы девушка грустила —
Это надо заслужить.

Он обиделся, наверно,
Попрощался кое-как:
Шутки девичьей не понял
Недогадливый моряк.

И напрасно почтальона
Я встречаю у ворот:
Ничего моряк не пишет,
Даже адреса не шлет.

Мне и горько, и досадно,
И тоска меня взяла,
Что не так ему сказала,
Что неласковой была.

А еще того досадней,
Что на людях и в дому
Все зовут меня морячкой,
Неизвестно почему.

В ясный полдень, на исходе лета,
Шел старик дорогой полевой;
Вырыл вишню молодую где-то
И довольный, нес ее домой.

Он глядел веселыми глазами
На поля, на дальнюю межу
И подумал: «Дай-ка я на память
У дороги вишню посажу.

Пусть растет большая-пребольшая,
Пусть идет и вширь, и в высоту
И, дорогу нашу украшая,
Каждый год купается в цвету.

Путники в тени ее прилягут,
Отдохнут в прохладе, в тишине
И, отведав сочных, спелых ягод,
Может статься, вспомнят обо мне.

А не вспомнят: — экая досада, —
Я об этом вовсе не тужу:
Не хотят — не вспоминай, не надо, —
Все равно я вишню посажу!»

На горе — белым-бела —
Утром вишня расцвела.
Полюбила я парнишку,
А открыться не могла.
Я по улице хожу,
Об одном о нем тужу.
Но ни разу он не спросит,
Что на сердце я ношу.
Только спросит — как живу,
Скоро ль в гости позову…
Не желает он, наверно,
Говорить по существу.
Я одна иду домой,
Вся печаль моя со мной.
Неужели ж мое счастье
Пронесется стороной?

Я песней, как ветром, наполню страну
О том, как товарищ пошел на войну.
Не северный ветер ударил в прибой,
В сухой подорожник, в траву зверобой, —
Прошел он и плакал другой стороной,
Когда мой товарищ прощался со мной.
И песня взлетела. И голос окреп.
Мы старую дружбу ломаем, как хлеб!
И ветер — лавиной, и песня — лавиной…
Тебе — половина, и мне — половина!

Луна словно репа, а звезды — фасоль…
«Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль!
Еще тебе, мамка, скажу поновей:
Хорошее дело взрастить сыновей,
Которые тучей сидят за столом,
Которые могут идти напролом.

И вот скоро сокол твой будет вдали,
Ты круче горбушку ему посоли.
Соли астраханскою солью. Она
Для крепких кровей и для хлеба годна.
Чтоб дружбу товарищ пронес по волнам, —
Мы хлеба горбушку — и ту пополам!

Коль ветер — лавиной, и песня — лавиной,
Тебе — половина, и мне — половина!

От синей Онеги, от громких морей
Республика встала у наших дверей!

Такое нельзя не вспомнить. Встань, девятнадцатый год!
Не армии, скажем прямо, — народы ведут поход!
Земля — по моря в окопах, на небе — ни огонька.
У нас выпадали зубы с полуторного пайка.
Везде по земле железной железная шла страда…
Ты в гроб пойдешь — не увидишь, что видели мы тогда.
Я всякую чертовщину на памяти разотру,
У нас побелели волосы на лютом таком ветру.
Нам крышей служило небо, как ворон, летела мгла,
Мы пили такую воду, которая камень жгла.
Мы шли от предгорий к морю, — нам вся страна отдана,
Мы ели сухую воблу, какой не ел сатана!
Из рук отпускали в руки окрашенный кровью стяг.
Мы столько хлебнули горя, что горе земли — пустяк!
И все-таки, все-таки, все-таки прошли сквозь огненный
шквал.
Ты в гроб пойдешь — и заплачешь, что жизни такой
не знал!
Не верь ни единому слову, но каждое слово проверь,
На нас налетал ежечасно многоголовый зверь.
И всякая тля в долине на сердце вела обрез.
И это стало законом вечером, ночью и днем,
И мы поднимали снова винтовки наперевес,
И мы говорили: «Ладно, когда-нибудь отдохнем».
Бери запоздалое слово и выпей его до дна,
Коль входит в историю славы единственная страна.
Ты видишь ее раздольный простор полей и лугов…
Но ненависть ставь сначала, после веди любовь!
Проверьте по документам, которые не солгут, —
Невиданные однолюбы в такое время живут.
Их вытянула эпоха, им жизнь и смерть отдана.
Возьми это верное слово и выпей его до дна.
Стучи в наше сердце, ненависть! Всяк ненависть
ощетинь!
От нас шарахались волки, когда, мертвецы почти,
Тряслись по глухому снегу, отбив насмерть потроха.
Вот это я понимаю, а прочее — чепуха!
Враги прокричали: «Амба!»
«Полундра!» — сказали мы.
И вот провели эпоху среди ненавистной тьмы.
Зеленые, синие, белые — сходились друг другу в масть,
Но мы отстояли, товарищ, нашу Советскую власть.