И гребни их блестящих спин
мелькали в соляном растворе,
и я, несясь в их резвой своре,
вдруг осознал, что не один.
И это верно — не грозя,
но дружелюбно роя море,
с фонтанов, мифов, аллегорий
они явились, как друзья.
Их рыла вырывались вверх
и в любопытстве, и в задоре —
понять в моем бесцельном взоре:
о чем он мыслит, человек?
Быть может, сбился он с пути,
покинув теплое предгорье,
или, вкусив беду и горе,
он от людей решил уйти?
И повлекли они меня,
о чем-то дружественно споря,
домой, сквозь мрак ночного моря,
туда, где занималась зоря,
на свет маячного огня.
— Мы не люди,
мы не рыбы,
мы дельфины,
мы детали
позолоченной лепнины,
среди образов орлиных,
среди львиных
украшаем ваши кресла
мы — дельфины.
С нереидами,
с людьми до половины,
в резвой свите Посейдона
мы — дельфины,
на стене Палаццо Дожей
и поныне
нами правят
обнаженные богини.
И супруга Посейдона
Амфитрита
нам святилище построила
в Афинах,
когда небо
облаками не закрыто,
мы вас видим
из Созвездия Дельфина.
На фонтанах мы красуемся —
дельфины,
как холсты и изваянья
мы терпимы,
а на море мы гонимы,
мы травимы,
гарпуны
облюбовали наши спины.
Мы вас тешим
цирковыми номерами,
разноцветными шарами
в синераме,
где экраны телевизоров,
где фильмы, —
мы за скутерами гонимся —
дельфины.
И за Ноевым ковчегом
мы спешим
к Арарату,
к тишине его вершин,
за «Арго»
пересекающим Босфор,
за тобою,
мореходец Христофор.
И, мятежный броненосец,
за тобой!
И, толпою
за тобою,
китобой,
мы несемся,
чернорылые,
на спор
кто вынослив,
кто стремителен,
кто скор?!
Братья люди,
вы любимы,
вы невинны,
вы не знаете,
откуда мы — дельфины,
кем мы были до потопа,
кем мы стали
превращенные
в ныряющие стаи.
И не мы ли
Ариона с его лирой
из Сицилии
на родину возили,
и не мы ли,
на хребтах,
поднявши рыла,
древнегреческого мальчика
носили?
Когда волны штормовые
вам грозили,
слыша вопли пароходов,
мы — дельфины,
как спасательные лодки
из резины,
к утопающим
на выручку скользили.
Объясните ж,
для чего и почему
вы нас бьете
топорами по челу,
и в тельняшках
молодые моряки
с якорями и сердцами
вдоль руки
ищут
сзади рулевого колеса
наши пасти
улыбающиеся,
чтоб ударить из берданки
и попасть
просто так —
в непонимающую пасть?
Пусть вы были б
хоть смертельно голодны —
но дельфины
вам и в пищу не годны!
Диск второй
А может быть, они записывают свои предания на холодных лентах летних течений Черного моря? И через Босфор переправляют их в Мраморное? Или складывают свои записи в темных подводных яминах? Или высекают их хвостами на отполированных скрижалях морских камней и читают их детям через увеличительные стекла медуз? Но это так — аллегории…
В детстве, загорелый и голый, я подражал им, кувыркаясь в кудрявых черноморских волнах, и нырял, воображая себя дельфином. Иногда они подплывали ко мне и что-то дружески насвистывали. Потом, удивляясь моей непонятливости, удалялись, издали оборачиваясь на меня. Но я улавливал некий смысл в их свисте…
Теперь это стало несколько проще. Каждое воскресенье я разговариваю с ними в бассейне через электронного переводчика. По-русски и по-дельфински их речь записана на звучные черные диски. У них своя Книга Бытия, свое сказание о Потопе…
Среди толпы
блестящих спин
играет с сыном
мать-дельфин,
то погружаясь,
то взлетая,
изогнуто,
как запятая;
как тень
когда-то стройных ног
хвоста
раздвоенный клинок.
Бело, как чайка,
ее лоно,
спина
из черного нейлона;
напоминают
плавники
движенья
некогда руки;
скорее женское,
чем рыбье,
ее блаженное улыбье.
А сын,
не зная ни о чем,
собой играет,
как мячом;
она ему дает
свободу
всплывать
и погружаться в воду
и, объясняя
жизнь ему,
внушает
по-дельфиньему:
— Ныс,
тьсап
ньусыв
хревв!
(Сын,
пасть
высунь
вверх!)
Тьашыд
ботч.
(Чтоб
дышать.)
Худзов
жевс.
(Воздух
свеж.)
Хылпетв
хагзырб
ужок жьен.
(В теплых
брызгах
кожу нежь.)
Читать дальше