Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Там несли заржавленные перья
Возле всех открытых словом рек
Мальчики, лишенные доверья,
Женщины, бесплодные навек!

Им всегда приходится лукавить,
Коль у нас былина и обряд.
Вон они не сердцем, а руками,
Как глухонемые, говорят.

Солнце! Снова будь прямым в ответе,
Отпусти невольные грехи,
Жили ведь когда-нибудь на свете
Люди, понимавшие стихи!

День, равный тысячелетью, тяжелые руки простер.
Приказ отдается ветру — сильнее разжечь костер.
Огонь — под каменный уголь, под склады
березовых дров.
Сейчас поднимается ветер, значительней всех
ветров,
Огню нипочем преграды, и ветер не ждет засад.
И к черту летит усадьба, и с ней — соловьиный сад.
Карательные отряды заходят от переправ,
И треск пулеметов равен великому треску трав.
Прекрасной стихии железа даются полки огня,
Анархии трижды подводят ее вороного коня.
И подняты над землею и мечутся в свет и мрак —
Черный флаг
и красный флаг.

Да здравствует Революция!
Товарищ, смотри не спи!
Удавом ползет Империя, на горло ей наступи!
Страшнее землетрясенья болотных законов зыбь.
Убей трехцветного гада и вырви ему язык!
И на три аршина в землю!
Пусть вырастет перегной!
Ненависть и жестокость идут дорогой одной.

Горят ливанские кедры, горит драгоценный дуб.
Оратор кричит с трибуны, и пена слетает с губ.
Долой носителей мрака! Миндальничать недосуг.
Оратор кричит с трибуны. Язык, словно рашпиль, сух.
Еще небеса спокойны. До них не коснулся гнев.
И тучи, как мериносы, проходят в небесный хлев.

Гудки не кричали утром. Забросил завод литье.
Хватай обожженной глоткой бессмертной травы питье.
Мы видели этим часом несметную силу лет.
Мы взяли траву бессмертник, сильнее которой нет,
И встали на баррикады — окраинная родня,
Ревнители этой славы и огненных крыльев дня.

Всё — именем Революции: на суше и на реках.
Мы знаем приказы штаба. Высоты в его руках.
Пусть взорваны телефоны. Декреты будут греметь.
Есть конные ординарцы, которых не тронет смерть!
И есть голубиная почта от штаба до баррикад!
И есть среди нас герои, которых боится ад!

Высокая ярость века всегда обжигает нас.
«Превыше всего Германия!» — стонал покоренный Эльзас.
Идет образцовый фельдфебель. Никто не коснется его.
Замрите, сады Лотарингии! Германия выше всего!
Победа! Ликуйте, саксонки! Делите войну и досуг.
От Рейна и до Дуная немецкие гимны несут.
Ни сеять, ни жать, ни рыбачить! Другие ремесла даны.
И смотрит, прищурившись, унтер на дымное солнце войны.
Команда ударила в зубы. Полки понеслись напролет,
И канцлер тяжелую руку французскому дню подает.

Бывает, что верноподданный от голода сам не свой.
Оркестры, веселой музыкой глушите голодный вой!
Кричит верноподданный: «Хлеба!» — «Эй, взять его в батоги!
Мы знать ничего не знаем. Пусть кушает пироги!»
Смотрите, как сладко живется.
А ты, верноподданный, — лгун.
И бьют без отдачи и пляшут лихие винтовки драгун.
Идут именитые люди — пара за парой, в круг,
И стукает «толстую Берту» по жирному вымени Крупп.
Эге, подцепил красотку! Не бросишь ее, шалишь!
А «толстая Берта» плюется за семьдесят верст — в Париж!

Бросай, обыватель, родину, жен и детей спасай,—
Германию давит за глотку великой петлей Версаль.
Собаки имперской выучки едва ль потеряют след,
И ярости репараций предела как будто нет.
Германия на коленях, и слава в ломбард сдана,
И с грохотом падает в море проклятий и слез волна.

Копить всегерманскую бурю и кровью найти права…
Наш голос через кордоны: «Германия, ты — жива??»
И нам отвечает Партия, и возглас ее высок,
И Красный фронт отвечает мильонами голосов.
Ротфронт — это вдох и выдох германских рабочих масс.
И песня Красного Веддинга доносится до нас.
Ее поют комсомольцы. Она укрепляет шаг.
Ее распевает Силезия раскрытыми ртами шахт.
И волею миллионов, гремя открытой борьбой,
Гроза называет улицы именами идущих в бой!