Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Все взял себе, не встретивши отпора,
И гнал на запад множество племен,
Шагая через реки и озера.

Он заслонил спиною небосклон,
Ему служила вся равнина ложем,
И стал для нас Отцом Великим он.

И повторял нам, детям краснокожим,
Что любит нас, и нам велел идти
Вперед, вперед, пока идти мы сможем.

ОкГ?ни встал на его пути —
Он растоптал их твердо и сурово,
И даже их могил нам не найти.

Отец Великий не желал дурного,
Он добр, ему всегда нас было жаль,
И день пришел, когда сказал он снова:

„Вы слишком близко! Вдаль ступайте, вдаль!“
Увы, уже тогда мы замечали,
Что наших воинов гнетет печаль.

Дурные мысли их обуревали:
Они стояли у могил отцов
И бледнолицему отмстить мечтали.

И оставался след от их зубов
На сапогах его. И стал он строже,
И рассердился он в конце концов.

„Ленив и скудоумен краснокожий!“ —
Сказал он и погнал рекой свинца
На запад нас. Но нас он любит все же.

Как понял я Великого Отца,
Гнев пробудился в белом человеке,
Но он не отвращал от нас лица,

Когда велел: „Идите вдаль, вовеки
Владейте той страной, что там лежит,
Покуда вспять не повернули реки“.

Но слышу я, он ныне говорит:
„Ступайте прочь, оставьте земли эти —
Вам этот берег не принадлежит.

За Миссисипи прочь ступайте, дети!
Там хорошо, в лесах — живите там,
Покуда есть леса на белом свете“.

О братья, но сказал ли правду нам
Отец Великий? Не придется ль дале
Брести на запад? Нет, его словам

Поверим мы, как прежде доверяли.
Но наш Отец Великий огорчен,
Что белых наши люди убивали…

За это нас не любит больше он.
Где те, что будто нивы, плодовиты, —
Где воины бесчисленных племен?

Они его солдатами убиты —
Кто непокорен был, тот в битве пал.
И больше негде нам искать защиты…

О братья, я молчу. Я все сказал».

Вдали от мира, средь высоких гор,
Измученный, я шел стопой неверной,
И отдыхал мой утомленный взор.

Я шел по скалам, где одна лишь серна
Меж ледников отыскивает путь, —
Там я блуждал, тоской объят безмерной.

Какое бремя мне теснило грудь —
Не надо спрашивать: свою тревогу
В моей узнать — посмеешь ли дерзнуть?

Дул ветер, вечерело понемногу;
Я разложил костер, и от костра
Багровый отблеск падал на дорогу.

Я у скалы укрылся до утра,
Но под напором ветра ледяного
Обвалом угрожала мне гора.

Взяв головню, я в путь пустился снова:
Руины видел я издалека
И к ним пошел средь сумрака ночного.

Вокруг вершин лежали облака
И вниз, в ущелья, медленно стекали,
Напоминая, что гроза близка.

Как я добрался — расскажу едва ли…
Не осветила стены головня:
Во тьме руины предо мной предстали.

«Укройте, своды древние, меня, —
Промолвил я, — от бурной непогоды,
Дождаться дайте мне прихода дня!»

В тех стенах трещину пробили годы:
Она едва впустить меня могла
Под ветхие, разрушенные своды.

Пред факелом рассеивалась мгла,
И переходов узких вереница
Меня все глубже в темноту вела.

Мне о порог случилось оступиться,
И я не знал, переступив порог,
Часовня это или же гробница.

При свете факела я видеть мог
То статуи, то старые картины,
То ржавую кольчугу, то клинок.

Я лег средь мусора и паутины,
И вскоре тяжкий сон объял меня.
Я чувствовал, что темные руины

В мерцанье угасавшего огня
Меня чаруют росписью стенною;
Но скоро догорела головня…

Я страха своего теперь не скрою,
О нет, словами я не передам
Того, что разыгралось предо мною.

Картины слабо засветились там;
Я задрожал, пришелец одинокий,
Неведомым внимая голосам.

И разнеслось: «Вставайте, лежебоки!»
Так деревянный истукан, дрожа,
Воззвал, как бы отринув сон глубокий.

Он встал, руками слабыми держа
Корону, всю источенную тленьем,
И меч, который покрывала ржа.

И воскрешенный княжьим повеленьем,
Явился воинов истлевших строй,
Подобных нечестивым привиденьям,