О, лето! Пятый час утра.
У сна любви пределов нет,
Но в воздухе хранит рассвет
Все, что сбылось вчера.
Но там, задолго до поры
Провидя солнце Гесперид,
Приобретают столяры
Рабочий вид.
В пустыне мшистой — сон, покой,
Но гул проходит по лесам,
В угоду жизни городской,
Плафонным небесам.
Рассветный не губи настрой,
Рать вавилонского царя!
Венера, любящих укрой,
Пока горит заря!
Царица пастушат!
Дай столярам вина ушат,
Пусть им полюбится покой,
А в полдень — их тела омой волной морской!
Неуютство и невзгода,
Мной владевшие в ночи,
Исчезают в миг восхода:
О Заря, смелее мчи!
Я оковы сна разрушу,
Окрылю доверьем душу,
Вот — молитва в ранний час:
Должно бережно и чутко
Сделать первый шаг рассудка,
Отряхнув песок от глаз.
Славно! Из глубин дремоты
Улыбнитесь, близнецы:
Вы, сравнений обороты,
Вы, словесные концы.
С осторожностью предельной
Наблюдаю вылет пчельный
За медвяною росой, —
И опять, как зачастую,
На ступеньку золотую
Становлюсь ногой босой.
Что за ласка заревая
Над холмами ткет венцы!
Мысли тянутся, зевая,
Пробудясь не без ленцы,
Зубья щупают спросонок
Черепаховых гребенок,
Уясняя, как впервой:
Что бы это означало?
Голос пробуют, сначала
Прочищая таковой.
Иль еще нужна побудка?
Не довольно бы уже
Вам, любовницам рассудка,
Прохлаждаться неглиже?
Слышу речи куртизанок:
— В Ты, премудрый, спозаранок
К нам с укором не спеши;
Ты допросом нас не мучай,
Ткали мы всю ночь паучий
Полог сна твоей души!
Не твое ли сердце радо
Будет, лишь в глубины глянь:
Мы не меньше мириада
Солнц вплели в ночную ткань:
На пустых, на бесполезных
Подсознанья гулких безднах
Мы затеяли игру,
Чтоб зажечься грезе новой
Над утком и над основой,
Да притом поспеть к утру…
Не прельщусь коварной тканью,
И ее нещадно рву:
В дебрях чувств тропа сознанью
Пусть найдется наяву!
Быть!.. Вселенским слухом внемлю!
Мир приемлю и объемлю,
Воплотись теперь, мечта!
Я прислушиваюсь к дрожи,
И она вот-вот, похоже,
Прянет словом на уста.
Я за все и сам в ответе,
Вот он, чистый вертоград!
Столько образов на свете,
Сколько мой вбирает взгляд.
Звуки льются отовсюду,
Каждый лист — сродни сосуду,
И чиста его вода…
Все живет, цветя и нравясь,
И любая просит завязь
Подождать ее плода.
Нет, не стану ждать отмщенья —
Беспощадного шипа!
Идеальность похищенья —
Слишком узкая тропа.
Оборот событий странен:
Тот, кто мир похитит, — ранен,
Впрочем, не без волшебства;
Кем подобный опыт нажит —
Кровью собственной докажет,
Что сумел вступить в права.
Наконец подъемлю вежды,
Чтоб увидеть гладь пруда,
Где явление Надежды
Пенная сулит вода:
Ослепительны и наги —
Шея, грудь встают из влаги;
Впрочем, все слова скупы…
Лишь, внезапно обнаружась,
Глубины бездонной ужас
Холодит ее стопы.
Ты клонишься, Платан, блистая наготой,
Стоишь, как скиф-подросток;
Ты просветленно — чист, но в землю врос пятой.
И плен объятий жесток.
Озвученная сень влечется к забытью,
К покою горней сини;
Праматерь черная томит стопу твою
В живородящей глине.
Ветрам не обласкать блуждающего лба;
Земля дарует влагу.
Но тень твоя, Платан, уж такова судьба,
Не сделает ни шагу!
К сияющему лбу стремится тайный сок
Из глубины раздола;
Взрастай, о чистота, но ни на волосок
Ты не сойдешь с прикола!
В единую семью подпочвенной змеи
Вступи, как струйка в море;
Здесь пиния и клен — сородичи твои,
Дубы и осокори,
Одеты в поножи, в ворсистую кору,
Они растут из дерна,
Цветы и семена роняя на ветру
Безмолвно и покорно.
Вот — в буковых стволах четверка юных дев
Стоит, высокоросла,
К закрытым небесам, в порыве плыть, воздев
Бессильных веток весла.
Они — разделены, они — всегда одни,
Как все живое, тленны,
В отчаяньи двоят и тянут вширь они
Серебряные члены.
Восходит вздох любви по вечерам когда
К чертогу Афродиты —
Невинная таит смятение стыда,
Горящие ланиты.
Читать дальше