Array Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Сердца изгажены, и рты ничуть не чище —
Тем лучше! Гнусные распахивайте рты:
Не зря же по столам наставлено винище —
Да, победители слабы на животы.

Раздуйте же ноздрю на смрадные опивки;
Канаты жирных шей отравой увлажня!
Поднимет вас поэт за детские загривки
И твердо повелит: «Безумствуй, сволочня,

Во чрево Женщины трусливо рыла спрятав
И не напрасно спазм провидя впереди,
Когда вскричит она и вас, дегенератов,
Удавит в ярости на собственной груди.

Паяца, короля, придурка, лизоблюда
Столица изблюет: их тело и душа
Не впору и не впрок сей Королеве блуда —
С нее сойдете вы, сварливая парша!

Когда ж вы скорчитесь в грязи, давясь от страха,
Скуля о всех деньгах, что взять назад нельзя,
Над вами рыжая, грудастая деваха
Восстанет, кулаком чудовищным грозя!»

Когда же было так, что в грозный танец братьев,
Столица, ты звала, бросаясь на ножи,
Когда же пала ты, не до конца утратив
В зрачках те дни весны, что до сих пор свежи,

Столица скорбная, — почти что город мертвый, —
Подъемлешь голову — ценой каких трудов!
Открыты все врата, и в них уставлен взор твой,
Благословимый тьмой твоих былых годов.

Но вновь магнитный ток ты чуешь, в каждом нерве,
И, в жизнь ужасную вступая, видишь ты,
Как извиваются синеющие черви
И тянутся к любви остылые персты.

Пускай! Венозный ток спастических извилин
Беды не причинит дыханью твоему —
Так злато горних звезд кровососущий филин
В глазах кариатид не погрузит во тьму.

Пусть потоптал тебя насильник — жребий страшен,
Пусть знаем, что теперь нигде на свете нет
Такого гноища среди зеленых пашен, —
«О, как прекрасна ты!» — тебе речет поэт.

Поэзия к тебе сойдет средь ураганов,
Движенье сил живых подымет вновь тебя —
Избранница, восстань и смерть отринь, воспрянув,
На горне смолкнувшем побудку вострубя!

Поэт поднимется и в памяти нашарит
Рыданья каторги и городского дна —
Он женщин, как бичом, лучом любви ошпарит
Под канонадой строф, — держись тогда, шпана!

Все стало на места: вернулась жизнь былая,
Бордели прежние, и в них былой экстаз —
И, меж кровавых стен горячечно пылая,
В зловещей синеве шипит светильный газ.

Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале:
Хозяева мои попали в плен гурьбой —
Раздев их и распяв, индейцы ликовали,
Занявшись яростной, прицельною стрельбой.

Да что матросы, — мне без проку и без толку
Фламандское зерно, английский коленкор.
Едва на отмели закончили поколку,
Я был теченьями отпущен на простор.

Бездумный, как дитя, — в ревущую моряну
Я прошлою зимой рванул — и был таков:
Так полуострова дрейфуют к океану
От торжествующих земных кавардаков.

О, были неспроста шторма со мной любезны!
Как пробка легкая, плясал я десять дней
Над гекатомбою беснующейся бездны,
Забыв о глупости береговых огней.

Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок
Волны зеленый вал — скорлупке корабля, —
С меня блевоту смой и синих вин осадок,
Без якоря оставь меня и без руля!

И стал купаться я в светящемся настое,
В поэзии волны, — я жрал, упрям и груб,
Зеленую лазурь, где, как бревно сплавное,
Задумчиво плывет скитающийся труп.

Где, синеву бурлить внезапно приневоля,
В бреду и ритме дня сменяются цвета —
Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя
Бродилища любви рыжеет горькота.

Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,
Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,
Зарю, взметенную, как стаи с голубятен,
И то, что никому не явлено вовек.

На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий,
Текла лиловая, мистическая ржа,
И вечные валы топорщили закрылки,
Как мимы древние, от ужаса дрожа.

В снегах и зелени ночных видений сложных
Я вымечтал глаза, лобзавшие волну,
Круговращение субстанций невозможных,
Поющих фосфоров то синь, то желтизну.

Я много дней следил — и море мне открыло,
Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть, —
Мне не сказал никто, что Океаньи рыла
К Марииным стопам должны покорно пасть.

Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам,
Где рысь, как человек, ярит среди цветов
Зрачки, — где радуги летят, подобны видом
Натянутым вожжам для водяных гуртов.