Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

И позвоночные хребты
Высоких замков – книг.
За населенные страницы
Листы стеклянных деревень.
Здесь города живые книги
Ощерили книгой листы
Высоких замков – плоскостей.
Стояли тыла книги корешком,
Где грозовые битюги
Махали синих молний облаком.
О рова <���н>рав и нравов рава!
И люди, сложены в стога людей,
Лежали тесно мертвым сеном.
В стеклянные овраги переулков
На игры звали баладеи.
Весь город без веснушек стен.
Листы людьми жилые,
Стеклянная пряжа жилищ.
Чтоб люди не морщинились,
Для складок толп – порядка утюги.
О полки с книгами, где имя писателя – звук
И общий труп – читатель этой книги!

Если ветер придет целовать,
Расскажу, что кровь запеклась,
Что присохла к седым волосам.
И парой свинцовых жемчужин из глаз
Я спрошу: «Как вас звать?»
И будет более плача,
Чем в неделю дней мясопуста.
А бровь черкнет крылом грача,
Созвездие бешенством пестуя.
Это были прекрасные масти,
Снежные, черные и золотые,
Это конница девушек мести
Летела, летит, от орудия тая.
Загорелись в глазах небоскребы,
Искавшие к облаку тропы.
Алым снегом сиявшие губы
Глодали далекие трупы.
И за кустарник поднятых рук
Скачет и скачет белый конь.
«Весною цветами, – вымолвил рок, –
Оседланный съест вас скакун».

Наполнив красоту здоровьем,
Ступает смерть по образам
И, точно нож над шеею воловьей,
Сверкнет железом над народами
И смотрит синими свободами.
Узда, сорви коню уста,
Он встанет дико на дыбы
Махать неделей перестав,
Ты успокоился дабы.
Мигала могила у кладбищ.
Как моль летит на пламя свеч,
Лечу в ночное Бога око
И вижу всадник, белый гад, бишь.
Конь лижет трупы
Красным языком огня.

Где пялятся в стекла харчи,
Личико смерти закрыто повязкой харчевни.
А жизнь завязала смеющийся лик
Сугробами мертвой деревни.
Вымерли все – до единого!

Народ влачил свои судьбы по Волге,
Суда судьбы и узкую веревку
Широкой лямкой народовластья заменил.
Потом же львиный царепад
Аисты у жизни оголил,
И часто, часто невпопад
Народ потоки крови лил.
Кто юноша, чей в черепе не сросся шов, –
Он бросил смуглое яйцо
И умер, точно Балмашов,
Закрывши белое лицо?
Зачем свободе стремена
И седел твердая рука?!
Летят весною семена
И ливень ржи сквозь облака.
И сказка имени царя
Рассказана секире.
И вот женою дикаря
Над мерзлою землей Сибири
Боса обуздываешь годы,
Верхом сидишь на камне бивня
И в дни суровой непогоды
Нагая режешь струи ливня.
И черный мамонт белым бивнем
Грозит неведомо кому,
А на селе сибирским пивнем
Воспето солнце: ку-ка-ку!
Над мерзлою землей Оби
Ее глаза темны и в злобе
И вьется бешено коса,
Чтоб упадали пояса.

Волга! Волга!
Ты ли глаза-трупы
Возводишь на меня?
Ты ли стреляешь глазами
Сел охотников за детьми,
Исчезающими вечером?
Ты ли возвела мертвые белки
Сел самоедов, обреченных уснуть,
В ресницах метелей,
Мертвые бельма своих городов,
Затерянные в снегу?
Ты ли шамкаешь лязгом
Заколоченных деревень:
Жителей нет – ушли,
Речи ведя о свободе.
Мертвые очи слепца
Ты подымаешь?
Как! Волга, матерью,
Бывало, дикой волчицей
Щетинившая шерсть,
Когда смерть приближалась
К постелям детей, –
Теперь сама пожирает трусливо детей,
Их бросает дровами в печь времени?
Кто проколол тебе очи?
Скажи, это ложь!
Скажи, это ложь!
За пятачок построчной платы!
Волга, снова будь Волгой!
Бойко, как можешь,
Взгляни в очи миру!
Глаждане города голода,
Граждане голода города,
Москва, остров сытых веков,
В волнах голода, в море голода
Помощи парус взвивай!
Дружнее удары гребцов!

Здесь я бродил очарованный,
Здесь я бродил осажденный
Печатного слова сворой собак,
Мечтавших уклюнуть мое голубое бедро.
Я был единственной скважиной,
Через которую будущее падало
В России ведро.
Мое опьянение собой
Было для завтра водосточной трубой,
Для завтрашней корзины слез.
Вдали, <���в окне> ночей, стоял никто.
Что меня грызло и мучило, – будет то.
Диким псом
Пробегаю священной тропой
Среди старых морей великанов
Звездною слежкой,
Освещаемый звездной ночлежкой.
О, прекрасные черные нары!