Борис Чичибабин - Собрание стихотворений

На могиле Ахматовой надписи нет никакой.
Ты к подножью креста луговые цветы положила,
а лесная земля крестный сон красотой окружила,
подарила сестре безымянный и светлый покой.

Будь к могиле Ахматовой, финская осень, добра,
дай бездомной и там не отвыкнуть от гордых привычек.
В рощах дятлы стучат, и грохочет тоской электричек
город белых ночей, город Пушкина, город Петра.

Облака в вышине обрекают злотворцев ее
на презренье веков, и венчаньем святого елея
дышат сосны над ней. И победно, и ясно белея,
вечно юн ее профиль, как вечно стихов бытие.

У могилы Ахматовой скорби расстаться пора
с горбоносой рабой, и, не выдержав горней разлуки,
к ней в бессмертной любви протянул запоздалые руки
город черной беды, город Пушкина, город Петра.

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ВИДЕНИЯ
В НАЧАЛЕ СЕМИДЕСЯТЫХ {126} 126 Фантастические видения в начале семидесятых. Печ. по: ВСП. С. 159. Впервые: Лит. газ. — 1990. — 3 окт. — С. 8. Предчувствие поднимающего голову фашизма не покидало Ч. — символ Китая возник в связи с реалиями тех лет. Дантов, Гой. Данте Алигьери — см. коммент. к ст-ю «Куда мне бежать от бурлацких замашек?»; Гойя-и-Лусьентес, Франсиско Хосе де (1746–1828) — великий испанский живописец и гравер. …пророчество рязанца… — Ч. имеет в виду Солженицына, который после реабилитации в 1956 году учительствовал в Рязани. Петруша Верховенский — герой романа Ф. Достоевского «Бесы», «главный бес русской революции» (Бердяев).

О Господи, подай нам всем скончаться за год
до часа, как Китай пойдет войной на Запад.

Для напасти такой, что вскорости накатит,
ни Дантов и ни Гой у вечности не хватит.

Исполнится с лихвой пророчество рязанца:
над Русью и Литвой удары разразятся.

Прислушайся к земле в ознобе и тревоге:
беда уже в седле и страх уже в дороге.

Нашествие скотин с головками из воска,
как будто бы с картин Иеронима Босха.

Голодная орда, чьи помыслы кровавы,
растопчет города греховности и славы.

Ничто не оградит от кольев и укусов
кричащих Афродит и стонущих Иисусов.

Когда свершится суд, под клики негодяев
в один костер пойдут и Ленин, и Бердяев.

Горами мертвых тел обрушится эпоха,
и тем, кто уцелел, равно придется плохо.

О дьвол, чем поишь? Никто так не поил нас.
В развалинах Париж, Флоренция и Вильнюс.

Весь мир пойдет на снедь для той орды бродячей,
да так, что даже смерть покажется удачей.

С изысканностью мук Европе спорить нечем:
слыхали, чтоб бамбук рос в теле человечьем?

В кишку воткни, ловчась, и боль навив мотками,
по сантиметру в час пойдет вгрызаться в ткани.

И желтый сатана с восточною усмешкой
поднимется со дна над жизнью головешкой…

Рекомая беда, венчающая сцена,
вот не скажу когда, но будет непременно.

А чтоб не думал ты, что я пекусь о малом,
свои — желтым-желты по нынешним журналам.

Там, кровью обагрен, шлет вязкие повестки
на дружеский погром Петруша Верховенский.

Воздев на шею крест и всю родню прирезав,
на гноище воскрес кровавейший из бесов.

История, тю-тю! Кончайте ваши пренья,
а умников — к ногтю, земле для удобренья.

Что сеял — то пожни: мы разве были добрыми?
О Боже, ниспошли хотя б скончаться вовремя.

О Господи, подай нам всем подохнуть за год
до часа, как Китай навалится на Запад.

Там приют наш был в палатке
у смолистого залива,
чьи доверчивы повадки,
а величие сонливо.