Павел Винтман - Голубые следы

Степь со всех четырех сторон,
Воздух дрожит от зноя.
Вот говорят: малиновый звон,
А я бы сказал — голубой он.

Вслушайся только: звенит земля,
Морей голубые глубины.
И если у девушки глаза звенят —
Они обязательно голубые.

Шла девица — краса,
Золотая коса
Через море, через горы,
Через лес, через бор.

Шел парень лесом,
Был парень весел.
Шел парень бором,
Был парень гордым.

Шел бором, кинул взором.
Был взором взорван.
Парень ждал, не дышал:
До чего ж хороша!

Не кивнула,
Не моргнула,
Только мимо прошла.
Только…

Был вечер.
Февраль.
Я стоял на перроне.
Был инеем поезд,
Как проседью,
Тронут.
Был крайний вагон
Фонарем окровавлен,
И друг
За вагонным окном
Закивал мне.
Потом паровоз,
Обрамленный парами,
К составу прирос.
Потом буферами,
Площадками,
Красным огнем отрезал он
Того, кто уехал
От нас — на вокзале.
Был месяц февраль.
И вечер такой же —
Дрожанием сердца
На прежний Похожий.
И круг абажура…
И ласковый голос…
И мир
Разрастался,
С желаньем знакомясь.
В мгновенье,
Когда
Мир рванулся на убыль,
Замкнувшись
В горячие, терпкие губы,
Из дерзкой,
Чрез голову хлещущей, силы
Уверенность в песне
И в счастье
Родилась.
Для друга,
Который уехал на север,
Для силы,
С которой я в счастье поверил,
Для милой,
С которой я счастье взлелеял,
Я песню пою
О весеннем веселье.

Весна в этот раз начиналась не просто:
Не солнечным зайцем в растекшейся луже,
Не выкриком птичьим сквозь звездную россыпь,
А залпом последним наскучившей стужи.

Мне чудилась в этом особая прелесть,
Что даль и земля под лучом не согрелись,
Что ветер колючий
Не трепет весенний,
А радость какую-то миру посеял.
И снег —
Неуклюжий, красивый и мокрый,
Он в белую полость укутывал окна,
Он вескими блестками ветви украсил.
И мне захотелось у солнца украсть их,
Чтоб спрятать унизанный хвоею снег
На память об этой сумбурной весне,
Когда гнутся ветви под блеском в дугу,
Когда, прекращая тревожащий гул,
Прекрасная тяжесть рвет провод на части,
Как жизнь мою, груз непомерного счастья!

…И в паузу будней ты с песней вошла.
Был мир — как матрос, распахнувший
бушлат,
Открывший тельняшку и смуглое тело;
Был мир полосат —
голубой был и белый,
Когда мы втроем через город к Днепру
Прошли.
И молчанье лежало вокруг.
И свежестью дуло на нас настоящей.
Мы были втроем среди ветра и счастья.
И снег.
Был он мягкий, красивый и мокрый,
Он четким рисунком ложился на локон,
Он прядь, точно чернь серебро, покрывал.
И я признаюсь — я чуть-чуть ревновал,
И я прижимал эту прядку к устам,
И снег с теплотою сражаться устал,
И дрогнули льды,
И в синеющей выси
Последние белые клочья повисли.
Их ветры весенние вдаль унесли,
И это — трофеи
Мои и весны.

Это лето промчалось под знаком потресканных
губ,
Ненасытных и злых, как земля в это знойное
лето.
Как сребристый июль, я забыть никогда
не смогу
Трепет первых вопросов, молчание первых
ответов.
Ты влекла меня в мир —
только мне или всем? — неизвестный.
Замолкали сверчки, увертюру к ночи отыграв,
Мир был полон тепла, неожиданно ярких
созвездий,
Мир колючих ресниц и нестрашных преград.
Мир был зыбким — в нем тонешь, не ищешь,
на что опереться,
Мир был легкий и радостный.
Может быть,
чуточку глупым,
Потому что за подвиги, за победы
над рвущимся сердцем
Был в награду не орден, а губы.
Мир был странный и —
мне или всем? —
неизвестный.
Впрочем, я ведь не первый,
Называющий девушку песней,
А губы припевом.

День весенний — голубая бестолочь.
Зимний ветер — голубая бестия.
Это ж надо им на землю вместе лечь —
Солнцем греть, а зимним ветром выстегать.

Дорогая недовольна встречею,
Холод слов… Но в паузе — амнистия.
Это ж надо им на сердце вместе лечь —
Солнцем греть, а зимним ветром выстегать.

Ветер осени, жесткий и мглистый,
Обрывает холодные листья.
Капли горькие капают с дуба…
Это губы твои, это губы.