Павел Винтман - Голубые следы

В человеке есть большая сила,
Если он спокойно говорит.

…Вы, может, правду говорите,
Но как не петь мне,
Когда я точно знаю ритмы
Всего на свете?!
Когда два мира сабли скрестят
И вновь — бороться,
Напьемся мужества из песни,
Как из колодца!

Что может быть лучше предгрозья?
Тревогой весь мир опоясан.
Лишь ветер, как шапкою Оземь,
Как ухарь-казак перед плясом,

Ударит — и ждет подбоченясь.
В мгновенья молчанья глухого
Таинственно, полно значения
Любое случайное слово.

И сердце в тревоге у каждого,
Пока вдалеке громыхает,
И ждешь: начинается страшное,
А начнется — гроза простая.

Что может быть лучше предгрозья?

Хоть и запад давно не алел,
И восход был еще далек,
Воздух чуточку стал светлей,
Луч прозрачный на воду лег.
Рябь пошла от луча, и к ней
Потянулся шурша камыш.
Любопытный он так же, как мы,
Ловит тайны в ночном окне.
Звезды тоже скользнули к лучу,
Но, казалось, их кто-то держал.
И они от избытка чувств
Стали яростнее дрожать.

Это началось рядом совсем,
Расплескалось совсем далеко,
Голос девушки плыл над рекой,
Как рассвет.

От бега полощется грива,
От ветра распахнута бурка.
Гром — как снарядов разрывы.
Ночная атака —
буря.
От быстрого бега —
почти неподвижные гривы,
От резкого ветра —
крылатая бурка, как буря,
От громкого грома
не слышно снарядных разрывов.
От молний высоких
ночная атака —
гравюра.

Нам о прелестях Ваших
нарассказано множество лестного,
Вам в словесности русской,
как в кресле удобном и прочном,
Петербургских романов героини белесые —
Бестелесные белые ночи!

Вас хвалить, почитай, повелося от самого
Пушкина,
Я ж ни белую полночь, ни девичью горницу
белую,
Ни Татьяну со взором, стыдливо опущенным,
Никогда героиней романа не сделаю.

Это с первой любви у меня —
первой песни моей неумелой,
Все от первой любимой —
жестокой, дразнящей и жгучей,
От начальных объятий, рождающих первую
смелость,
От начальных ночей: чем темнее, тем лучше.

Я влюблен во внезапные ночи бесстыдного
Крыма,
Что приходят без сумерек, сразу, надежно
и просто,
Я хочу, чтоб меня обнимали не руки, а крылья,
Чтоб не спать, а летать
сквозь прошитые звездами версты.

Петербургская ночь.
Что в хваленой твоей бестелесности?
Кто такую прозрачность, такую безвольность
захочет?
Ты не женщина. Нет. Ты — явленье небесное,
Полнокровной природы плоскогрудая дочь…

Хмуро. Серо. Пелена.
Я страдаю —
и она.
Я молчу — она в слезах.
Плачу я — она молчит.
Лишь рука в моих руках
Лихорадочно дрожит.

Сад во время прежних весен
Этот был ли?
Разве был он полон песен,
Сказкой, былью?
Воздух густ, хоть не дыши им,
В ветви — прозвездь.
Соловьиный по вершинам
Ветра просвист.
Ветра просвист, ветра трели,
Песнь в полтона.
Как в реке, в тени аллеи
Пары тонут.
Над рекою ветер веет,
Ветер вольный
Поднимает над аллеей
Смеха волны.
Тополь берегом над нами,
Дымкой тронут, —
Так и ждешь, что под ногами
Звезды дрогнут.

Упала, скользнув по небу черному,
Высокая зарница, почти что молния,
Встречная девушка, почти девчонка,
Меня ночною тревогой наполнила.

Она мне напомнила, в сочетании с зарницей,
Мою единственную, мою далекую,
Которая изредка дарит страницы
Писем, исчерканных вдоль и поперек.

Ту, чей приезд на день иль неделю
Похож на февральскую оттепель
Или зарницу —
секунду светлее,
Потом — темнота, оторопь.