Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

Как Эврипидовы Расин понятья взял,
Он кисть им дал свою, свой узел завязал;
Он в «Ифигении» боролся с славным греком [154],
Как рыцарь доблестный с великим человеком:
В едином подвиге одной стезей летел,
Не крал его стихи, а превзойти хотел.

Дух подражания к победе поощряет,
Границы иногда в искусстве расширяет.
Будь подражателем не в дробных мелочах, —
В высоком, в нежности и плавности в стихах.
Кто мыслит победить Расина без препоны,
Тот в Пирре опиши гнев страстный Гермионы;
Своей красой пленяй, сам сделайся творец,
Коль хочешь приобресть бессмертия венец.

На Геликоне Тасс с эпической трубою
Необозримое зрит поле пред собою;
Покорствуют ему все части естества,
Все твари, виды все, и сами божества [155];
Желая произвесть огромное творенье,
Он может даровать жизнь, чувство и движенье.
Круг трагика тесней: пускай летит до звезд,—
Он должен сохранять, блюсти единство мест,
Единство в действии, единство в прилепленье,
Чтоб к одному лицу стремилось сожаленье;
И правду строгую себе в предмет избрав,
Он должен представлять героев страсть и нрав.

Французский Эврипид, певец злосчастной Федры,
Проникнул в самые сего искусства недры;
Он смертных срисовал в трагедиях сердца,
В себе вмещая дар писателя-творца [156].
Искусство редкое, великое искусство —
Приятной звучностью склонить, растрогать чувство,
Сокрытой прелестью, пленяющею слух,
Вливаясь внутрь сердец, возвысить сильный дух;
А плавностью стихов сиять, греметь всеместно —
Искусство, одному Расину лишь известно.

Представь, Княжнин, представь ты Мельпомену нам;
Теки без робости в ее чудесный храм.
Пускай дух зависти, враждебный и лукавый,
Лиющий каждый час поэта в грудь отравы,
Творения твои стремится помрачать,—
Великого певца не может огорчать;
Пускай открытым ртом без смысла толки сеет, —
Святая истина торжествовать умеет.
Прадона увенчал в Париже наглый крик;
Прадон теперь забыт, — Расин всегда велик.

Однажды после пира
Ворона унесла остаток малый сыра,
С добычею в губах не медля на кусток
Ореховый присела.
Лисица к сыру подоспела
И лесть, как водится, запела
(Насильно взять нельзя): «Я чаю, голосок
Приятен у тебя и нежен и высок».
Ворона глупая от радости мечтала,
Что Каталани стала [157],
И пасть разинула — упал кусок [158],
Который подхватя, коварная лисица
Сказала напрямки: «Не верь хвале, сестрица.
Ворону хвалит мир,
Когда у ней случится сыр».

Лягушка на́ поле увидела быка,
Влюбилася в его широкие бока.
Такая толщина для ней была угодна,
И мыслит, что она ей так же сродна.
Какой же был успех?
Пыхтела, дулася и лезла вон из кожи.
Лягушка треснула и породила смех.
С моей лягушкой схожи
Дворяне, что живут богато, как князья,
И обнищав, кричат: «Повеселился я!»

Был Эмпедокл мудрец,
Который век искал, огня где образец.
Он у подошвы гор пылающих скитался,
Начало пламени отыскивать пытался,
И наконец
Был у Везувия прикован для напасти.
Одно ли сердце, — ум свои имеет страсти.
Увидя изредка огня текущий блеск,
Мудрец, услыша клокот, треск,
Чрезмерно рад, но Эмпедоклу мало:
Глотая черный дым, знать хочет, где начало.
Природы таинства в углу самих небес
Упрятал далеко Зевес [160]
И любопытство нам оставил.
Кичливый Эмпедокл с сердцов
Сам бросился огня в неизмеримый ров.
Для всех, не исключая Цицерона [161],
Лавровая мила корона.
Про Эмпедокла я осмелюся сказать:
Когда в огонь скакать,
На что и туфли покидать?
Без добродетели нет истинныя славы,
Лишь непорочные и сердце здесь и нравы
Нам могут памятник похвальный созидать.

Скопились некогда средь лета облака,
Не видно солнца боле,
Пустым осталось поле,
Лиет с небес река;
Тогда бежит медведь в берлогу,
Кроты сидят в норах,
А птички на кустах;
Тогда пошел в дорогу
Осел один.
Хотя Осел не умный господин,
Но боль он чувствует, как всякая скотина;
Ослу, как и лисе, холодный дождь
Наносит дрожь.
Стояла на поле, где шел Осел, Рябина;
Осел с приветством к ней: «Голубушка моя!
По милости твоей не буду зябнуть я,
Как епанча, листы твои меня покроют,
Ослу приятну жизнь среди дождя устроят;
Я вижу птички там,—
Так для чего не быть ослам?»
Ослиной головой мотает
И крепко лапами за дерево хватает;
Ползет —
И дерево грызет.
Цепляется ногами,
Но длинными ушами
За ветку зацепив, Осел
Мой сел,
И на Рябине он висел.
Всё стало дело:
Ослино тело
Наверх нейдет
И отпуска с Рябины ждет.
Кой-как Осел спустился,
Но влезть на ма́кушку он снова суетился:
«Коли не удалось мне так разгрызть орех,
Я новым опытом найду успех
И поступлю не так, как прежде;
На легкость я мою в надежде
На дерево скакну», — и вмиг
Ослица прыг,
Летит на дерево с размаху.
Рябина потряслась, — Ослу последний час;
Упал — находит раз;
Теперь ослиного ищите праху!