Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

Орел, которому земли в пределах тесно,
Являет крепость сил и мужество чудесно;
Среди юдольных стран он селянин небес;
Открыл повсюду путь наперснику Зевес,
Взвился, и высочайши горы
И солнца дом объяли взоры.

Певец! ты лепоту и стройность видел мира [169],
Движение планет в обители эфира,
Где звезды странствуют, бросая свет в ночи,
Где преломленные в дол сыплются лучи;
Ты видел, как орлы парили
И солнце крыльями закрыли.

Приемля дар и кисть, не скрой злодейств картины.
Под игом уз земной нередко страждет шар [170],
Кровь смертного пиют поля, морей пучины,
Наносит властелин бессильному удар.
Глагол небес — молчат законы,
Нередко слышен вопль и стоны.

Священной истины живописуй уставы,
Род смертных покажи среди счастливых дней,
Представь сияние неложной в мире славы,
Любовью дышащих изобрази царей.
Певец! ты был внутри чертога,
Ты видел ангела и бога [171].

Воспламененных лир паря далече струны,
Гремят сквозь цепь веков, как грозные перуны.
Да будет песнь твоя священной правды храм,
Твои стихи — закон народам и царям;
Изобрази красы прелестны,
Представь Петра труды чудесны.

Неутомимого представь орла в полете,
На суше и водах, вверху кремнистых гор,
Который, плавая лучей в горящем свете,
На беспредельный круг бросает быстрый взор,
Оттоле жертвы похищает,
Птенцов лелеет и питает.

Благополучию, забаве
Нигде всемирных громов нет.
Живущий в пышности и славе
Нередко горьки слезы льет,
А Тирсис, сельский обитатель,
Пастушки милой обожатель,
Веселье в розовом венке
На бархатном лужку встречает,
В восторге сладком утверждает:
Оно вот здесь — при ручейке.

На Темзе пышную столицу
Ты, Пушкин, странствуя, видал;
И вкуса Роскоши столицу,
Чудесную Лютецу [172]знал.
Средь вихря радостей пременных
Не мог ты в мыслях восхищенных
Насытить чувствие и взор:
По утру Фидиас прельщает…
А там «Меропа» восхищает…
Или — гремит небесный хор.

Иное Комус прихотливый
Дает великолепный пир,
А после яств слова игривы
И песни сладкострунных лир
Тебя в чертог возносят Феба.
До высоты достигнув неба,
Ты Мерсие, Дюсиса зришь
И с ними Томсона читаешь
Или к Филиде страсть питаешь
И о романах говоришь.

Ты, возвращенный вновь пенатам,
На Волге зришь Пермесский ток,
Грозишь на лире супостатам,
Сулишь россиянам венок.
Секваны, Темзы удаленный,
Средь Норда муз не отчужденный,
На Волге любишь с ними быть,
Где хитрыми они руками
Военны лавры с их цветами
В один венок могли вместить.

Хоть милость Фебову ты носишь,
Но дар умеешь величать,
Творца безделок [173]превозносишь,
Спеша везде его венчать,
И не смущаешься в досаде,
Когда холодных стран в наряде
По-русски видишь Буало,
Как гласных он спешит расставить,
Стеченья грубые бесславить,
Прося, чтоб было всё как скло.

Шумяща быстрыми волнами
Огромный Волга кажет вид,
Она восточных стран дарами
Россию щедро богатит.
Речной играет ветер злобно,
Веселье, труд текут подобно,
Равно в Париже, в Костроме
Несчастие людей терзает,
Но где ж блаженство обитает?
В спокойной совести, в уме.

Имея нежно сердце, чувство,
Хоть пышных видов удален,
Хотя чудесное искусство
Не ловит душу, мысль в плен,
Ты в розах видишь всю природу,
Там светлую встречаешь воду,
Развесисты древа близ рек.
Когда цветы где обретаешь,
Тогда как бабочка летаешь
И их сбираешь целый век.

Давненько Буало твердил, что целый век [174]
Сидеть над рифмами не должен человек;
Я признаюсь, — себя тем часто забавляю,
Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю.
Пускай, водимые враждебною рукой,
Досады спутствуют с забавою такой,
Пусть музы иногда мне самому суровы,
На Пинде нахожу себе веселья новы;
Но более стократ любил бы Геликон,
Когда б не столько строг к певцам был Аполлон.

Сей лучезарный бог искателю здесь славы
Назначил тесный путь и тяжкие уставы;
Он требует, чтоб мысль писателя была,
Как чистый солнца луч, безмрачна и светла;
Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно,
И представлялась вещь с природою согласно,
И дар везде сиял, и быстрый огнь певца
Разлившися, зажег читателей сердца;
Чтобы паденье стоп, от смысла неразлучно,
Для слуха нежного гремело плавно, звучно;
Чтобы… но кто сочтет неисчислимость уз?
Кто может угодить разборчивости муз?
Я первый волю их нередко нарушаю,
И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю [175]:
То изломаю ямб, то рифму зацеплю,
То ровно пополам стиха не разделю,
То, за отборными гоняяся словами,
Покрою мысль мою густыми облаками;
Однако муз люблю на лире величать,
Люблю писать стихи и отдавать в печать [176].
Строками с рифмами, скажи, кого обижу?
И самому себе от них беды не вижу.
Не станут их хвалить? мне дальней нужды нет;
Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет.
Когда мои стихи покажутся в столицу,
Не первые пойдут обертывать корицу.