Борис Щербаков - Семь тетрадей. Избранное (сборник)

Физиономия, как у детки,
Глуповата чуть-чуть и робка,
И взирает на нас с этикетки,
Что со спичечного коробка.

Мне б без всякой фальшивой дрожи,
Тихо эдак, спросить, не кричать:
Что, за этим ты жил, Сережа,
Чтобы спички тобой венчать?

Чтоб брелки, от печати плоски,
Продавали, как лик святой,
Чтобы в каждом табачном киоске,
Бесшабашный и молодой,

Ты взамен запрещенной рекламы
Украшал своей трубкой брошь,
По которой страдают дамы,
Унимая блаженную дрожь?

Чтобы голосом раскаленным
И набухшим чуть-чуть в вине
Кто ни попадя пел о кленах
И о матери в шушуне?

И вдруг на́ тебе: с этикетки
Ты кокетливо клонишь глаз,
Мол, желаете ль сигаретки?
Я специально припас для Вас…

Ты прости, эти брошки, песни…
Я не дал бы за них и гроша,
Это очень нечестно, если
Продается твоя душа.

Эх, махнуть бы с плеча по роже
Тем, кто выдумал эту брошь!
И я знаю, что ты, Сережа,
И простишь меня, и поймешь.

А я не вспоминаю этот май,
Его последних слез, последних встреч его.
И ты его, мой друг, не вспоминай,
Пусть и тебе в нем вспомнить будет нечего…

Пустая и нечестная игра
Окончилась, как майская симфония.
Мы разошлись из зала кто куда,
Но долго, долго жил на этом фоне я.

И, жадно вспоминая каждый звук,
Не мог спастись я от виденья странного:
Твое лицо в изломе тонких рук,
Как будто в рамке, возникало заново.

А музыка, она звучит во мне,
Другая, непохожая на прежнюю.
Да, пусть горит тот самый май в огне,
Со всей его возвышенностью вешнею.

А я не вспоминаю этот май,
Его последних слез, последних встреч его,
А ты, мой друг, как хочешь, понимай,
Пусть и тебе в нем будет вспомнить нечего.

Прошел и праздник, радость утекла.
Держась за раму (и не без опаски!),
Уборщица смывает со стекла
Веселые и праздничные краски.

Какой-нибудь зеленый крокодил
И Дядя Степа в вытертой фуражке.
Конечно, Карлсон толст и очень мил,
Под стать родному чуду – Чебурашке.

А тряпка мокрая летит вперед-назад,
Ворчит уборщица, купая тряпку в тазе…
Ну что за люди, прям, как детский сад,
Намазали, навешали, а грязи!..

Ругая всех, кто дюже наследил,
(Намазали, пускай и смыли б сами),
Она не видела, что страшный крокодил
Заплакал настоящими слезами.

Пускай его в одно мгновенье смыли,
И что с того, что он ненастоящий,
Вы знаете, что в жизни крокодильей
Вчерашний день, вчерашний праздник значит?

Вот и она, наверное, не знала,
Когда сурово, без особой ласки,
Она, кряхтя, ругалась и смывала
Со стекол эти праздничные краски.

А я б оставил, пусть бы он пожил,
Глядел на нас печальными глазами.
Ведь просто жуть – ненастоящий крокодил,
А плачет настоящими слезами.

Где я живу – окраина Москвы,
Но только здесь на «ты» бывают с миром,
Когда по веткам радостным пунктиром
Струится зелень будущей листвы.

Когда плывут надменно и высоко
Пушистые, как лето, облака.
Пока трава не вылезла. Пока
Березы плачут капельками сока.
Здесь людям восхищаться суждено
Великим обновлением природы.
И я из той счастливейшей породы,
Которые с природой заодно.

Я так решил. Не знаю я, как вы,
А я люблю, когда капель за ворот,
Я рад, что здесь деревня, а не город,
Я рад, что здесь – окраина Москвы.

Когда б я не был слишком глуп,
Как большинство из нас. Во-первых,
Я б не пошел в английский клуб,
Чтоб уберечь от срыва нервы.

Я б эту чушь не городил —
Порыв, который столь бесплоден!
Я б этой дружбы не водил
И был бы более свободен.

И, во-вторых, я – Боже мой! —
Мог сэкономить силы, если
Я возвращался бы домой
И отдыхал в уютном кресле.

Не повторял, рыча как лев,
Осточертевшие репризы
И не сносил бы божий гнев
И режиссерские капризы.

И, взяв покой за номинал,
В премьерный день не суетился,
И, хохоча, не вспоминал,
Как кто-то что-то ляпнул, сбился…