Леонид Дворкин - Солнечная дорожка

Люблю узор замысловатый
на окнах зимнею порой
и свет настольный красноватый
и книги, что всегда со мной.

Могу беседовать я с каждой,
о многом с ними вспоминать.
Уверен, книги могут также
о чем-то думать, молча ждать.

Наверно, лучшие мгновенья
я с ними вместе пережил,
нет слаще мига озаренья,
– я эту истину открыл.

Причудливо все в красном свете,
все ближе слышен шум грозы.
Отсчитывают время в кабинете
мои любимые старинные часы.

Мой сын, чем объяснить не знаю,
мне стало сниться детство, мать,
страницы жизни я листаю,
наверно, начал уставать.

Ты знаешь, я не знал усталость,
работал много, на износ,
хотел взамен всего лишь малость
чтоб ты, сынок, счастливым рос.

Жизнь так сложилась,
что жестоко и подло обожгла война.
Отчаянно трудилась мама,
чтоб хлебом накормить меня.

Жизнь без отца по своему учила
терпеть тогда, когда невмоготу.
Я помню мама, сгорбясь, шила,
надеясь легче будет, если подрасту.

Я рос в поселке белорусском,
кругом лесная сторона,
а в ложе берегов песчаных
течет река Березина.

Я этот край считаю лучшим,
благословленным на Земле —
пахучий хлеб, речные кручи
и крики петухов в селе.

Ватага сельских ребятишек,
нехитрых игр азартный пыл.
Очарованье первых книжек,
свет керосинки, что коптил.

За окнами мороз добрячий,
гоняет ветер облака.
Картофель на столе горячий
и жбан парного молока.

А мама у стола хлопочет:
"Ты ешь сынок, изголодался, знать.
Вчера читал ты до глубокой ночи,
ложись сегодня раньше спать."

Ах, мама, ты, конечно, знала,
ведь таял в лампе керосин,
накрывшись старым одеялом,
взапой читает книги сын.

И страсти сильные витают
в его мальчишеской душе —
вот он Дантеса убивает,
вот с Пятницею в шалаше.

Как быстро детство пролетело,
оставшись в беспокойных снах.
Как быстро вьюга прошумела,
оставив иней на висках.

Горжусь я тем, что с детства вырос
среди совсем простых людей,
им подлости не ведом вирус
не ведом вкус пустых страстей.

Для них добро и состраданье
не просто звук красивых слов,
а искренне помочь желанье
и разделить, коль надо, кров.

….

Вот отзвенел звонок последний,
вздохнула школа словно мать.
Цвела сирень и дуб столетний
хотел о чем-то рассказать.

А вскоре я с простым "приданым",
обняв седеющую мать,
уехал с ветхим чемоданом
в столичный город поступать.

Далекий пятьдесят седьмой…
Благоухали в парке розы,
и Минск шумел такой родной,
и теплые шумели грозы.

Непросто было жить, учиться,
деньгами мне никто не помогал.
Бывало, хлеб с одной горчицей
в столовой нашей уплетал.

Наука мне легко давалась
и погулять я был не прочь,
но в сессии особенно старался,
за книгами короткой была ночь.

Все дальше, дальше уплывают
дни юности прекрасные моей
и ослепительно сверкают
неповторимостью своей.

В далекий тот прекрасный вечер
под сенью минских тополей
судьба мне подарила встречу,
за это благодарен ей.

Меня пьянили танго звуки,
темнела неба бирюза,
и нежные белели руки,
блестели карие глаза.

В тот вечер понял я, наверно,
когда так пахла резеда,
что встретился с любовью верной
и с ней останусь навсегда.

Пять лет учебы пролетели.
Где же работать? Велик мир,
но мы с любимой захотели
уехать в снежную Сибирь.

….

Сибирь, в тебя, по-прежнему влюблен я,
хоть нрав твой круток и суров,
людьми твоими восхищен я,
Сибирь не любит слабаков.

Бывало все – морозы, ветры
и на воде одна лапша,
но комнатушка наша в девять метров
была уж больно хороша.

Здесь с панцирем кровать стояла,
шкаф, сбитый из простых досок.
Стол, лампа, одеяло
и рядом книжный уголок.

Вот в этот уголок наш райский
еще кроватку я принес
и в морозный день январский
жену с дочуркою привез.

Поверь, что было нам не тесно,
был по душе нам первый кров.
Причина этому известна
ее название – любовь!