Михаил Мазель - Эффект присутствия

Ну здравствуй, моя невидимка.
Всё бродишь кругами?
Всё думаешь, стоит ли этому типу открыться?
Ты мне предлагаешь сложить из стихов оригами,
а я тебе снова под пятой ступенькой порыться.

Ну здравствуй. Не стоит пытаться умерить дыханье.
Твоё появление дело каких-то столетий.
Глядят на меня, не мигая, из чьей-то лохани
созвездия. Тесно им, бедным, на этой планете.

Журавлик уснул на дощечке, ручною синичкой.
На нужной дощечке… Какие звучащие краски!
Мой Боже, как долго не гаснет зажженная спичка.
Задуть – не задуть?
Пусть ожог станет нужною встряской.

Ну здравствуй, родная.
Молчи и позволь мне собраться.
Казалось, я все рассчитал
в своём сказочном царстве.
Но снова дрожу, как былинка, боясь аберраций.
Запомни, под пятой ступенькой. Под пятой.
– Ну здравствуй!

Два голоса лились.
Два голоса слились.
Два голоса вились,
как локоны Девы.
Два сердца не бились.
Два сердца разбились.
Два сердца влюбились
в небесном напеве.
И тот, что был первым,
просил нас поверить
отпущенной мере
сполна отдаваться.
А тот, что перечил,
был просто доверчив.
Похожий на вечер,
он к истине крался.

О чём они спорят?
Кому они вторят?
В которое море
рекою впадают?
Чуть слышно о Б-ге.
О смерти – немного.
О жизни… дорогой
от споров страдая.
Порою как дети
в мерцающем свете,
приветствуя ветер,
смолкая с закатом,
начнут по-иному,
как будто в истоме,
шептаться о доме
под пульса стаккато.

А небо прекрасно. Да-да.
А солнце прекрасно. Да-да.
А дети прекрасны. Да-да.
Нет смысла перечить.
А звёзды не гаснут. Да-Да.
А девы прекрасны. Да-да.
И всё не напрасно. Да-да.
Их должно беречь им.
Пусть льются без меры,
не правдой, так Верой:
неясно, кто первый…
в соитье согласьем.
Два голоса – оба
текут на дорогу
дыханием Б-га.
И мир так прекрасен.

Разговаривать было опасно:
смертельно опасно.
Но не страх был причиной молчанья
весенним тем днём.
Тишина… (не вино и не слово)
казалась им красной.
Лишь коробка конфет украшала
тот странный приём…

* * *

Человек приехал к Шостаковичу.
Просто так приехал невзначай.
Человек приехал к Шостаковичу
не работать. Даже не на чай.

В цирк сходил с ребёнком… и приехал.
Предварительно, конечно, позвонил.
Вроде люди ходят в цирк для смеха.
Человек же в цирке приуныл.

Прыгала собачка по роялю.
– Это что, простите, за сумбур?
– Рр-ав-в. Я Шостаковича играю.
Правда ли, весёлый каламбур?

«Дмитрий Дмитриевич, знаю, как Вам трудно…
…Я могу.
Свободен…
Хоть сейчас».
Ехал он, не думая подспудно,
для чего.
Так… помолчать.
На час.

Человек приехал к Шостаковичу
в феврале иль раннею весной,
несмотря на «Правду»… к Шостаковичу.
Год стоял тогда сорок восьмой.

* * *

…разговаривать было опасно
и с собственным эхом.
Они пили вино и молчали:
не рыбы, а глыбы.
И когда опустела бутылка —
гость встал, чтоб уехать,
а хозяин, пожав ему руку,
промолвил: – «Спасибо».

Он нёс свечу.
Огонь дрожал, как сердце.
Он нёс свечу
под проливным дождём.
Он сам дрожал,
не в силах опереться,
боясь упасть.
Он знал, что был рождён
и предназначен
этот путь проделать.
Не поскользнуться,
сдюжить, донести.
Гроза в бессильи
из-за туч кряхтела,
пытаясь рыком
скалы сотрясти.

Он нёс свечу как звук,
как слог, как ноту,
шатаясь и скользя.
Дрожал и нёс.
Бросались в стороны
лисицы и еноты.
Ступнями б о сыми
взмывая на утёс,
он думал не о крыше,
не о хлебе…
Одна лишь мысль свербила —
не упасть.
Над ним сгущало черноту
в бессильи небо
и разевало молниями
пасть.

Он нёс свечу
как лепесток дыхания,
сам на ветру дрожа,
как лепесток.
Он лился нотами,
он шелестел стихами,
он озарял
свечой своей Восток.
Он шёл, почти что
ставши полыханьем,
и потому, что знал
наверняка,
что нужен он,
что, затаив дыхание
его так ждут, там,
у
дверного косяка.