Дмитрий Щедровицкий - Мой дом – бесконечность

Кого ты встретил,
Кого ты видел возле грушевой горы,
Кто с нами третий,
Кто двери лета затворенные открыл,
Кому все эти
Дубы и клены многоярусной игры,
Кто чище смерти
Оделся в тогу аистиных сладких крыл?…

К небосводу багрового гнева
Обратился приземистый лик:
За окном собирались деревья,
Я поклоном приветствовал их.
– Что нам делать, стропила вселенной,
Колоколенок птичьих столбы,
Коль в подлунном наследном именье
Мы – клейменные страхом рабы?
– Препояшемся бранной листвою
И на пилы пойдем напролом,
Если Темный воссядет главою
За медовым гудящим столом.
Нам известны хоромы и клети,
Мы в любое глядели окно.
Лишь молчавшим в теченье столетий
На Суде будет слово дано.

Я слово во тьме, словно птичку, ловлю —
Что может быть лучше пути к соловью?
Оставь голоса – недалек твой закат.
Ты знал, как отдельные звуки звучат.
Он все обращает пред музыкой в прах —
И с ней пребывает в обоих мирах.

Записывай: истрепанные травы
В посте и созерцанье пожелтели,
И дуб темноволосый, многоглавый
Качается в молитве листвотелой…
Прости, но я неправильно диктую —
Шумели мысли, медленно стихая:
Я вписан в книгу, гневом налитую,
Я сам, молясь, смолою истекаю…

– Для чего ты звенишь, шелестишь,
Дал истоки звучаниям разным,
Разве ты соловей или чиж,
Что тревожишь нас голосом праздным?
– Что мне делать? При жизни со мной
Говорили лишь стоном и ревом,
И пред самой кончиной, весной,
Только клен перекинулся словом.

Названье позабыл. Мне кажется, оно
И раньше редко так произносилось,
А нынче вовсе ветром сметено,
В минуту вьюги в память не просилось —
Осталось корку бросить за окно…
…Простите, не мертво оно. Скорей,
Застыло где-то. Зимами другими
Дышать ему пришлось…
Я вспомнил: это – имя.
Оно черствело льдинкой средь скорбей,
И было больше пламени любимо.

Почуявший скачки словесной лани,
Не медли, напрягая мысли лук,
Не оглянись, благословенья длани
С охотой возложив на легкий плуг.
– Он понимал, что говорят вокруг.
Склонившись над душой, расцветшей втайне,
Над чашей ароматов и заслуг,
Не зная речи, в сумерках желаний
Вкусивший от тепла воздетых рук —
– Он понимал, что говорят вокруг.
Скользят не по дороге лета сани,
Зимою колесницы слышен стук.
Над ним и в нем, концом его исканий —
Ствол вечности с дуплом избытых мук.
– Он понимал, что говорят вокруг.

И звук свирели с нивы непочатой,
Исполнен лепета птенцов,
Слетел с высот – и веки запечатал,
И усмехается в лицо.
Но иллирийцы напрягают луки,
Опутан нитью остров Крит,
И не пойму: то крылья или руки,
И не хочу глаза открыть.

Стучат настойчиво. Дверь отвечает
Таким же стучащим: «Кто?» —
И в чашке качается, вместо чая,
Из книги сухой цветок.
Мой дом встревожен. С обложкой белой
Возилась ключница час.
Все только спали. Все живы, целы,
Зевают окна, лучась.
Узнай себя в этом старом рае,
В негромком особняке,
С погасшим садом душой играя
И с веточкой лет в руке.

Спицы лета вертятся быстрей,
Но и в них целую гром и шорох —
Мудрый город, круглый год кудрей,
Черною росою орошенных.
Окунаешь в пену и смолу
Локон золотеющий, летящий,
Наполняешь полднем легкий луг,
Желтым соком – жаждущие чащи.
Раствори мне губы в этот час,
И ворота неба, и бутоны:
В голубые гимны облачась,
Седину светил губами трону!

Ты – болот и трясин колонист —
Пренебрег водопадом гортанным.
Рукавом от чудес заслонись,
Ослепленный ирландским преданьем:
Как оделись в печаль догола
И тела их оленьи, и лица,
Как из лука выходит стрела,
Будто слово из уст прозорливца,
Как зеленый пронзен средь полей,
Как в огонь увлекает багровый,
Как настигнутый синий олень
Закрывает надмирную кровлю,
О зверье застывающих чащ
Возвещая серебряным горном,
Расстилая светящийся плащ
В дольнем мире – и в Имени горнем.