Array Коллектив авторов - Над условной чертой горизонта

Прошлогодний, замаранный сажею
Снег потёк у крыльца, под стеной.
Будто Блок, пожираемый заживо,
По весне постаревший, больной,
Город вновь исхудал и обуглился.
Пепел выжженных душ сквозняки
Выдувают из комнат на улицу,
И летит он до самой реки.
Разветвляются вглубь червоточины,
Прожигают прожилки насквозь.
Клейкой чернью лоснятся обочины.
В небо тычется чёрная кость.
С почерневшими лицами встречные
Улыбаются ввысь, в никуда,
Избежали арктической вечности
В жуть крещенскую, в ночь, в холода.
С каждым днём им свободней, вольготнее.
Небо кормит теплом, калачом,
Испечённым на солнечной отмели.
Всё сытнее им, всё нипочем.

Бабочка сникла в эфирном бессилье,
Не трепыхалась, спала, чуть живая.
Бабочке сонной отрезали крылья
Ровно под спинку,
по самому краю.
На подорожник отложен обрубок.
Крыльев у ней оказалось четыре.
Эксперимент был научный
сугубо,
Чтоб разобраться в божеском мире.
Чтоб рассмотреть слюдяные прожилки,
Вытерли, сдули пыльцу,
и под лупой
Корни крыла проступили, развилки,
Плёнки, чешуйки рядами, уступом.
Точно у листьев.
Совсем не психея.
Грубым казалось сращение жил.
Кто же убил её, благоговея?
Кто-кто? Неважно.
Я и убил.
Воспоминанья счастливого детства,
Души и бабочки, ножницы, клей.
Время лоскутное – всё по соседству.
Что-то теперь вот почудилось
В ней.
Всюду мерещатся тайные знаки:
Рожки, реснички, в испуге глаза,
Шум белых крыльев, долгие взмахи.
Ей бы взлететь, но не выйдет,
нельзя.
Жажда понять посильнее стремленья
Понятым быть.
С давних пор одному
Мне довелось препарировать время,
Души искал, но бездушным усну.

Пропустила мимо ушей,
Не слушала, повернулась вполоборота.
Я мифы припоминал
О Дедале, Икаре, про Крит.
Не говорил об ощущении полёта,
Обещал – буду рядом,
Когда она не взлетит.

На склоне крутом, как на небосклоне,
Лежала, откинувшись на спину,
Не касалась ногами земли.
На розоватой скале,
На охристо-красном
природы лоне
Чем дольше, тем невесомей,
Парила,
разглядывала облачные корабли.

Отдельные девушки
мечтают о полётах
Всей душой.
От этого первая морщинка на челе.
Но взмывают немногие
В иные лета, при иных заботах
И преимущественно на метле.

Ты – будешь пеночкой,
Ты – будешь коноплянкой.
А ты – таджичкою, смуглянкой-молдаванкой,
Ты штукатурить будешь
Или двор мести.
А я терзаться —
как нас всех спасти.

Как увести прочь с нашего двора.
Уж осень, стынь, туман,
Безглазая пора.
Где силы взять,
Бессильный я дурак,
Для отражения панических атак?

В ползучей немощи,
Лишь силою привычки
Дышу в лицо
Упавшей птичке.

Хотелось плакать
неизвестно почему,
Такая несуразная слезливость,
невнятная ни сердцу, ни уму,
Вдруг обозначилась,
вдруг приключилась.
Я скверно говорю,
Неловкий сквернослов,
Посредством слов развеял жизнь-идею.
Был всякий раз рассеян,
не готов.
И даже плакать толком не умею.

Им нужен бог,
у них свои резоны,
Встают чуть свет и пялятся в окно,
Подсказки ищут,
смысла по сезону.
Бессмысленно, но так заведено.
Погода портится.
Минздрав предупреждает,
Замалчивая суть,
не говоря всего.
Летальность птичьей стайкой налетает
И принимает вас
за своего.

Кривой забор красивее прямого.
Покраски давней облупилась шкурка.
Он клонится замедленно, сурово,
Как почерневший человек к окурку.
Он клонится годами к почве, к смерти.
Никто не слышит, как он долго стонет.
И как-то летом пацанята, черти,
Запрыгнув на него, совсем уронят.
Там, за забором, бабка Пелагея
Хранит в себе великую эпоху.
Забор дощатый свалится скорее,
Уляжется в канаву на осоку.

Каждая кухарка может управлять государством…
Шесть кухарок отборных,
шесть ражих стряпух
Колдовали по очереди надо мной.
Воцарялись на кухне. Котлеты от мух
Отделяли.
Одна была краше другой.
Сочиняли жаркое
в чаду и дыму
Из надорванных жил, и сердец, и пупков.
Доводилось и мне лезть в котёл самому.
И теперь я готов, совершенно готов.
Вилка входит меж рёбер легко, глубоко.
А казалось, вчера
был ещё сыроват.
Жизни долгой тягостное молоко
Пролилось поверх кружек и ртов невпопад.