Виктор Голков - Пыль над городом. Избранное

И всё же смерть неоднократно
сюда входила в платье строгом,
и этот камень, вероятно,
нам мог бы рассказать о многом.

Но для чего мне чьё-то имя,
чужое выцветшее знанье?
Воспоминаньями своими
наполнено, кренится зданье.

Где спят без пения и стона
рассказ о смерти и рожденье
в глуши цемента и бетона
похоронившие ступени.

Травы розоватые пряди
и комья, промёрзшие сплошь.
Дорога, как каменный нож, –
вдали, подо мною и сзади.

Столбов у дороги разброд,
и месяц ущербно белеет,
и красный закат тяжелеет,
и за руку холод берёт.

Нежданный ноябрьский мороз,
безлюдное злое величье.
Природа сменила обличье,
и ветер к деревьям прирос.

Всего лишь один огонёк
горит и горит, не мигая.
Земля ли, планета ль другая
летит у меня из – под ног?

Как на последнем краю
голых ветвей паутина.
В тёмную гущу свою
Манит, как блудного сына.

Кажется, всё наконец
стало яснее и проще –
через неё, как слепец,
я пробираюсь наощупь.

Веки туман облепил
плотно крылами своими.
Вот я уже и забыл
всё про себя, даже имя.

Даль перечёркнута веткой,
птицы плывёт силуэт.
Чувствую каждою клеткой
Медленный, дымчатый свет.

Скоро, застывшая влага,
сгинет твой белый недуг,
как человечьего шага
дробный, рассыпчатый стук.

Склонили старческие головы
Деревья в лиственном пуху,
И тускло небо цвета олова
Маячит где-то наверху.

Октябрь – начало увядания,
Мерцанье первой седины.
И белые, большие здания
Стоят, как жизнь, обнажены.

Откуда эта ясность строгая,
Сменившая огонь и зной?
Равнина тяжкая, пологая
Висит, как камень, надо мной.

Сорвал я рассохшейся кожи
Давно изжитые слои,
И были на струны похожи
Узоры моей чешуи.

А рядом чернела изнанка,
Не знавшая, что ей скрывать.
И лопался образ, как банка, –
Ему уже мной не бывать.

И что-то глубинное, злое,
Блестящее, словно стекло,
Невидимо делаясь мною,
Вплотную меня облекло.

И словно фонарь у дороги,
Что вьется, длинна и узка,
Мучительной полный тревоги,
Сверкнул холодок тупика.

В мое лицо глядят провалами
Два черных выбитых окна.
Цветами трафаретно-алыми
Пестрит разбитая стена.

Фольга конфетная, блестящая,
Куски проводки вкривь и вкось.
И чувство жалобно-щемящее
Идет через меня насквозь.

На месте детства только впадина
За этой сломанной стеной.
Все то, что временем украдено,
Сейчас прощается со мной.

В поколении самом старшем
смерть грохочет, как молоток.
И уходят походным маршем
те на запад, те – на восток.

Полосой растянувшись тонкой,
в чёрной речке находят брод.
Словно старую киноплёнку
прокрутили наоборот.

В год досталинский, довоенный,
где ни имени, ни утрат.
А над площадью всей вселенной –
синих звёзд ледяной парад.

Цепью воронья процессия тянется
И оседает на гребне холма.
Вспомнится всякому, кто ни оглянется,
Слово старинное – тьма.

Длинные, узкие, снежные полосы
У искореженных временем хат.
Тихо кусты шевелятся, как волосы,
Там, где кончается скат.

Даже зимой непрерывно растущие,
Корни проходят сквозь землю, как сталь.
Сердце, как тучи на север идущие,
Хочет в холодную даль.

Кажется, о чем-то говорили,
Или с веток падали листки?
Голову я поднял: звезды были,
Как всегда, чисты и высоки.

Только что мне это их раздолье?
Я навеки, намертво прирос
К той земле, какую черной солью
Покрывают реки наших слез.

И куда бы ни вела дорога,
Я не брошу дома моего.
Тот, который носит имя Бога,
В сердце тех, кто верует в него.

Мороза нет, но лед не тает.
Покрыли трещины кору
Деревьев. Кажется, светает,
Туман редеет поутру.