Виктор Голков - Пыль над городом. Избранное

Наитие – проблеск весёлый –
Как будто костёр на снегу.
Но скользкое слово «крамола»
Засело в каком-то мозгу.

И по столу властно и грубо
Ударила чья-то ладонь.
И вытянув «в трубочку» губы,
Задули весёлый огонь.

Всё. Искрам уже не подняться,
Сиреневый сгинул дымок.
Но долго не мог рассосаться
Под сердцем тяжёлый комок.

Поздней осенью даль яснее
И прозрачнее, чем стекло.
Вижу : ворон повис, чернея,
Изогнув над землёй крыло.

Сколько шири и сколько мощи
И неся вековой дозор,
Поднялась золотая роща
Между двух голубых озёр.

И прошедших времён наследье,
У подножья холма – кресты.
И как будто облиты медью,
Вдоль дороги летят листы.

Эта жизнь – всё огни да тракты,
Да бегущей машины сталь.
Пеленой на глаза мне ляг ты,
Голубая степная даль.

Мягче тёплой земной ковриги
Твой бездомный, большой покой.
В этой древней счастливой книге
Я хочу быть одной строкой.

Душа ты моя кочевая,
смешное богатство моё.
О тех, в ком жила, забывая,
Не раз ты меняла жильё.

В степи, где крутилась позёмка,
В песках, где гулял суховей,
Стучалась тревожно и громко
О стены времянки своей.

И что-то в лице отражалось,
И твой открывался тайник.
И вся твоя суть обнажалась
На час, на секунду, на миг.

Как будто шепча : Отпустите…
На склоне какого-то дня.
О сколько свершилось событий,
Пока ты вселилась в меня !

Не лист я, не ветка, лишь почка
Ствола, чья безмерна длина.
Вселенскую эту цепочку
Порвать моя смерть не вольна.

Ещё на далёком просторе
Холодный я воздух глотну.
На небо, на осень, на море
Чужими глазами взгляну.

А дорога ползёт, непрерывно пыля,
Всё подъём – то крутой, то пологий.
И застыли, построившись в ряд, тополя –
Часовые у этой дороги.

И знакомо мне всё здесь, куда ни взгляни, –
Тополя и холмы, и дорога…
В эту землю моей безымянной родни
За три века закопано много.

Эта бурая почва – тела и сердца,
Жизнь которых в себе ощущаем.
Потому-то и нет у дороги конца,
Потому и наш путь нескончаем.

И бунт горлопана и стадное чувство толпы,
И голос гниющего в камере для одиночек,
И данные обществу в оздоровленье столпы
Теряются в складках измявшихся за ночь сорочек.

Каким беззащитным родится на свет человек –
Кричащим от страха, бездумно счастливым и голым…
А жизнь – шевеленье изломанных временем рек,
Знакомые комнаты, тонких насмешек уколы.

А старый фонарщик свой чистит усталый фонарь,
и тот не горит. Наливаются кровью зарницы.
И старый поэт всё никак не закончит страницы,
И старую песенку снова заводит, как встарь.

Опасность смертельная где-нибудь рядом.
Иду не спеша, чтоб нога не смогла
Скользнуть.Поневоле я меряю взглядом
Пространство под верхней площадкой котла.

Тяжёлые, жёсткие формы машины,
И трубы, как рёбра, торчат тут и там.
Мой страх человеческий или мышиный,
Я сердца на откуп тебе не отдам.

И коль ненароком сорвусь в эту бездну,
Скользну по крутому её виражу,
Мне кажется, я до конца не исчезну,
Хоть тело своё о металл размозжу.

Туман по стальному ползёт коридору,
Огонь электрической сварки погас.
И под ноги смотрит рабочий, который
Сколачивал этот каркас.

Сухо, безветренно, маленький склон,
Рыхлый, песчаный, пологий…
Справа и слева – с обеих сторон!
Нитка железной дороги.

Чахлый репейник прижался к земле,
Словно от тяжкого груза.
Может в мазуте, а может- в золе
Жёлтый клочок – кукуруза.

Грязный початок, который не рвут,
Мимо идя, работяги,
Чувствует, как самосвалы ревут,
Дым выпуская в овраги.

Как в гусеничном величье своём,
Словно в броне император,
Вслед за собой оставляя проём,
Землю скоблит экскаватор.