Жорж Дмитриев - И то же в нас очарование. Том 1. Стихи

Мурен Лужа где-то рядом с полем Елисея;
если я не путую, – в Парижу.
Я намедни ездила до брату.
Жинка Кольки проживает у Морматру,
что за мельницей, у этой самой Лужи.

Представляешь, в этом самом, т.е.
у Парижу, сдвинутые все до одного на баб.
Там художники рисуют вроде мелом,
натуральным мелом, говорю.
Видела картину с вернисажу —
так по ихнему что-ль выставку зовуть.

Так, прикинь, сидит на травке баба,
ну лишь в том, в чем матка родила,
а вокруг усатые мужчины,
тобишь прямо мужики, —
и все в костюмах, т.е.
в этих самых, в пиджаках.

Та картинка прозвана как
«Завтрак на траве».
Вроде как бы, нет у них стола…
Срамота одна и только.
Говорят, что это нынче модно:
завтракать на травке в ниглиже.

Слышишь, Элька, ты поди в Парижу
своего-то Сеньку не пущай.
Он притащит с площади Свободы
к нам в село такую ж моду…
Там поди всех девок охраняй.
Не пущай его до энтого Парижу.

Башня Эйфеля там видна сдалека.
Жуть какая тощая, как пика.
Прям за ней и тянутся энти,
как его, ну – Елисеева поля.
Не пущай.

Пусть заводит свой любимый трактор…
Видела, как он вчерась за Нюркой
глазками водил по ейной юбке —
обтрепал, поди, ей весь подол…

Крым обретая,
тебя мгновенно забирает
распевом волн
под трепыханьем крыльев чаек
и музыкой бродячих шансонье,
усердно пережевывающих звуки.

И Солнце утром бережно ласкает
мой взгляд
на бархатистость волн и тонкий стан,
еще незагоревшей феи,
на выходе из пены волн
овалом бедр зрачок сужает.

Все блекнет перед ожиданием
неизъяснимо трогательных чувств,
обласканных жарой
и свежестью шампанского в бокале,
где хрупкости стекла
сродни нервозность губ
и легкое дрожанье
удлиненных пальцев твоих рук.

Но роза черная
не ляжет тенью на озере
раскрытых в удивленьи глаз
и поцелуй мой встретит
твои наглухо захлопнутые губы
и легкая истома вдруг промчится по спине
при шелесте скользящего на пол
сиреневого цвета платья…

Стрекозий танец твоего смычка
отбросил полог трепетной прохлады
и волн коснулся, замыкая осенний грустный вальс.
И медленно переходя в осенний блюз
и предвещая новые обьятия,
сомнений новых рой явив,
от чудодейственных признаний
на ложе пляжного песка,
оставил след несбывшихся свиданий…
В полночный час усталостью забылся,
и нежно-нежно улыбнулся,
в сон вечный отпустив твои глаза…

Стихом придя к нам в новые рассветы,
усладой рифм его
и музыкой душевной —
напомнишь краткость бытия
и упоенность светом…
Светись всегда!
Живое слово твоего стиха
наполнит смысл бытия
твоим участием,
требовательно строгим,
заветом новым прозвучит в делах,
тобой незавершенных.

Как светла твоя тонкая суть,
что у времени на поводке:
по весне с тополей сыпет пух,
летом – тени с часами короче,
осень – стелит желтый ковер
листопадом с высокого клена,
а зима – та проказница, тянет на лед,
чтоб вертеть фуэте на снегурках…

А я рядом стою
и дойти не могу,
чтоб согреть твои милые руки…,
чтобы листья убрать…,
чтоб букеты дарить…,
чтобы пух удалить…,
чтобы счастье продлить…
Оттого, что светла твоя тонкая суть!

Напиши мне, родная,
про желанье свое:
любоваться пожаром рябины
у меня за дачным окном,
о не ласковом Ялтинском солнце и о ветре,
ломающим ветви в парке новом
близ порта в Кенасах.

Напиши о желтеющей кроне берез в Партените
и о скором, так мною желанном,
«балу хризантем» в Никитском саду.
Расскажи мне, про густые туманы
и летящих на юг журавлей.
Напиши про все то, без чего я прожить не могу.

И тогда, под осеннюю проседь
ниспадающих с кленов листов,
Я тебя приглашу на тур вальса осенний
в Летний сад, что еще не закрыт от снегов…
Напиши мне о том, как у счастья находятся слухи,
от которых на сердце одна кутерьма.