Н. Денисов - Стезя

Но вдали от берез, возвышающих столь,
Приласкал их тропический зной,
Темперамент испанский и русская боль,
И, наверно, не худшая жизни юдоль –
Карнавальный Каракас ночной!

Я люблю этот город холмов и долин,
Банный дух перламутровой тьмы,
Первобытную горечь карибских маслин,
Барабанную удаль и звон мандолин
Под роскошною сенью хурмы.

Еще при силе. Но устал.
И констатирую устало:
Теперь бездарность правит бал
Там, где блистала наша слава.

И мощь ее и красота,
Сияя гордо и завидно,
Была в открытности чиста,
Но пред коварством беззащитна.

О слава русская! О ней
Картавят ныне злые мифы.
И там, где щелкал соловей,
Жируют вороны и грифы.

Я не сковал от них брони.
И, дай-то Бог, не обмануться:
В трактирном пиршестве они
Своим же ядом захлебнутся.

Все так и будет! Тяжко лишь
Саднят предательские раны.
Эй, кто над ухом дышит? Кыш!
Я жив, закрой свой клюв поганый

В фазах Лун – нестабильный и грозный,
Начинается год високосный.
Ходит Каин и ставит печать:
Начинают морозы крепчать!
Телевизор осип от испуга:
Нам не выйти из адского круга,
Если красные к власти придут!
Что же? Камень на шею и – в пруд?
Что же, что же? О Господи, что же?
В кадре женщина с бархатной кожей:
Попка круглая, плечи и грудь!
Суть ясна. Чуть прикрытая суть.
Високосного года начало.
Тихий ужас шипит из бокала.
Где-то взрыв прогремел тяжело:
Самолет иль объект НЛО?
Что-то будет! Закроют границы?
В одночасье ль Чечня испарится?
Или башне Пизанской упасть?
Или вновь перекрасится власть?
Отмечается важность момента:
Новый колер в речах президента!
Все Гайдары навытяжку в ряд,
Все шахраи на стреме стоят.
Високосного года начало,
Блудный час сатанинского бала.
Утром глянешь в окошко, а в нем –
Два Чубайса стоят с кистенем.

Серый автовокзал,
Злые тети и дяди,
Ожидания зал
С Ильичом на фасаде.

Бодрый лозунг парил
Над стеной заскорузлой.
Кто дремал, кто курил,
А кто семечки лузгал.

Кто-то к кассе пролез
Сквозь мешки и корзины,
Словно пушку, протез
Обнажив из штанины.

Взвыло радио. В нем
Будто жарили сало:
Это беглым огнем
Касса справку давала.

Но, как главная суть,
Встряла в память картина:
Я от пуза на «рупь»
Пил в ларьке «Буратино».

Как сверлил светофор
Красным оком трехтонку,
Как мой вспыхнувший взор
Заприметил девчонку.

Очень ладный берет,
Очень в меру – помада.
И таинственный свет
В глубине ее взгляда.

Ей, как мне огольцу,
Лет пятнадцать и было.
Ей косынка к лицу
Очень уж подходила.

А на мне – кирзачи
Пахли ваксою крепко.
И вконец – хоть кричи!
Позамызгана кепка...

Репродуктор кричал,
Шла посадка на «ПАЗы».
Больше я не встречал
Той девчонки ни разу.

Над кромешной бедой,
Над мальчишеской, чудной,
Просияла звездой
В нашей местности скудной

Вскоре сам я пропал
В дальних весях и странах.
Возвращаясь, блистал
При тугих чемоданах.

После стольких потерь
И знобящего быта –
На том месте теперь
Все асфальтом покрыто.

Вот и я покинул эти хаты:
Санный путь с гружеными возами,
Лампы свет ночной подслеповатый
И божницы угол с образами.
Синь озер, поземку в поле мглистом,
На ботве осенней зябкий иней.
И в простенке – карточку танкиста:
На броне в поверженном Берлине.
Под окном совсем иссохший тополь,
И подсолнух солнечный в соседстве,
И зеленый коврик канотопа,
У ворот, где мир открылся в детстве,
И теперь, как будто бы о чуде,
Сам себе в усладу, в наказанье,
Расскажу, пусть знают добры люди,
О деревне той – повествованье.
О деревне милой, о деревне,
Где в ночи гармони веселятся.
Знаю сам, что есть обычай древний –
К очагу родному возвращаться.

Каждый год по птичьему отлету,
На призывы осени рябинной,
Оставляю город и работу
И спешу на окрик журавлиный.
И когда последние зарницы
Догорят, дордеют от озноба,
Зябкий клин неубранной пшеницы
Вдруг напомнит беды хлебороба.
Там, в полях, накрытых рыжей шалью
Мне расскажет лес под крик грачиный
Как грустит при всех своих медалях
На ветру продрогшая осина.
А потом пойдет кружиться вьюга,
Просвистит-просвищет на равнины.
Может, выйдет юности подруга
На свиданье к нашему овину?!
Мы пойдем осеннею порошей,
Обнявшись, кому какое дело!
Если зорька в небе закипела,
Обещает встреча быть хорошей!