Артем Волчий - «Златою злостью ватник подпоясав…»

И на земле своей придётся ИМ стоять,
Не с жизнью в голове – с оружием в руках!
За это кто-то должен жизнь отдать…
Лишь жизнь за жизнь! Лишь кровь за кровь,
Лишь прах за прах!

Я помолюсь, – с воскресшей верой в Бога, —
Чтоб Киев взяли вы – наследника Берлина!
И помолюсь, чтоб вновь зловещим роком
Наказан был любой, семью лишивший сына.

Бойцы! Услышьте же в сознаньи мой призыв!
Я вам никто, – Но вы мне кто-то, всё же…
Пускай стремительный, кровавый ваш порыв,
Победу принесёт, увековечив в звёздах

Ваши имена! И тех людей рассудит,
Кто к этой проклятой войне вас принудил,
Не суд, не трибунал – а ваши руки.
По всем грехам, по всем правам
Всей крови, всех могил.

И смертью осуждённые, – Турчинов, Порошенко, —
И прочие фамилии, позором их страны,
Дадут ответ вопросу Евтушенко:
Хотят ли русские войны!?

….

Славься снова,
Свободы слово —
Дерзкое и самовластное!
Славься, Россия, —
Белым, Синим,
И, конечно же, Красным!

Не прячь меня, мать, за своею спиною…
Не прячь. Не укроешь меня всё равно.
Не стать тебе этой громадной стеною,
Что преломить бы ничто не смогло.

Не прячь меня, мать, за своею спиною,
Нельзя нам, нельзя нам стоять позади!
Меж тем вражьи полчища чёрной волною
Страну захлестнут… что тогда впереди?

Не прячь меня, мать, за своею спиною.
Тогда впереди – только рабство и пепел.
Быть может, одной только этой войною
Я всем заслужу людям место на Небе.

Не прячь меня, мать, за своею спиною.
Я всё равно уже выше кажусь…
Не прячь меня – чуть ли уже я не ною,
Я не просто дурак и не в бой я несусь.

Не прячь меня, мать, за своею спиною.
Не в бой я несусь, а за светом Свободы,
За Истины светом… не рабской молвою
Туда завлечён я, а силой народа.

Не прячь меня, мать, за своею спиною.
Не плачь! Не забудешь ведь ты никогда,
И я не забуду, и даже порою
В окопах песчаных иль в ядерных льдах,
Я вспомню, как, стоя, шептал за спиною:
«Не прячь меня, мама, прошу же, не прячь…»
И – навсегда ль? – уходил недовольный
Под рёв твой и ужасом скованный плач.

Мне сыплют за ворот костлявые камни,
И, распятый уже, на распятье иду,
связанный, скованный – не по рукам и
ногам, но по сердцу и лежбищу дум,

я иду, распиная глазами весь мир,
что лежит, распростершись – и небом, и морем,
но, как и я – обречённый людьми
быть распятым. И мы того стоим:

мы оба грешны, но грешны мы по факту;
идеей – святы. Но идеям – свой крест.
И судит обоих не злой прокуратор,
а старик, что глаза скрыл от света небес.

Его взор слишком резала правда, что солнце —
не всё, что на мир своим светом горит, и
сражаться с самой сутью жизни нет толку:
таких игроков карты с первых дней биты.

И он, палачом и судьёю оставшись,
продолжил свой день – каждодневную казнь.
А ночью, не в силах уснуть, он о павших
хранит свою память – иначе никак.

И лишь гладить собаку поможет ему —
средоточье всего, что святое осталось,
спасенье от страшных терзающих мук,
что сужают весь мир до глубин слова «хаос».

Я иду, и в меня всяк силён кинет камень,
попав мне то в локоть, то в ногу, то в шею,
но – хоть иду это я здесь средь них, помирая,
но в моей душе – жизнь. А что же в душе их?

В одной, разделённой на толпы, душе,
обглоданной черной, гноящейся бездной —
что в их душе? Только вечный фуршет,
где они – вечно ложной свободой нетрезвы

Средь патриотов, протерших диван,
и «либералов», продавших себя,
средь случайно взрослеющих глупых путан,
невольно взрослеющих светлых ребят,
средь экранов с отметиной «двадцать один»
и домов, что с алой отметиной «двадцать»,
средь домов, выдыхавших в пространство дым,
даже когда кругом крик: «сдавайся!»,

и домов, добровольно сменивших стяг
красный, мечту о Звезде променяв на плевки
Бога, который нелеп в их словах;
краски сменив на полотна; «Гляди

В оба!» – фраза несётся вровень с
«не бойся, здесь все свои», а люди —
иль будто бы сотканы чисто из совести,
иль будто бы Дьявол для дел их будит