Александр Петрушкин - Тетради 2014 года

То неизбывная старуха
в себя посмотрит через край
и выдохнет: опять разруха —
что тоже рай,

то сядет мне слепой
и тёплый – как шея дерева – сверчок,
то в дом покажется огромным
его щелчок

по мягкой ветке. Над морозом
нас видит сон
и просыпается негромко
когда подрос.

В паренье снега
видит человек,
как будто в гнёздах,
отпечатки Бога

в глазах – у снега —
очепятки – берег – брег,
считавший ожидание
итога

в скрипящей —
будто лодка – спит —
качель – раз-два-и три – и
крылья оторвавши —

у стрекозы – у
ласточки – метель —
в парах сугробов – ходит —
отозвавшись

на белый голос —
на пчелу – в окне —
которая лежит к нему —
прижавшись —

как будто бы
в налившейся груди —
пчелы – плывут – качели
– земляные —

у зимних ягод —
склёванных в ранет,
плывут – край
задержавшие у света

качели земляные
в улей свой
и пальцы – точно камни —
соляные.

О, утро осени моей,
когда могу я говорить
с тобой в открытое окно,
хрустящий воздух – как пёс – пить —

где – с окровавленным лицом —
нам осень мордой ткнётся в грудь,
в своё витражное стекло —
посмевши наконец взглянуть —

в до-человеческий язык
природ отсутствия тебя,
чтоб намертво обоих сшить,
в своей гортани шевеля

ключом несмертие моё,
входило в мой кипящий сад,
где раскрутило колесо,
свернув, как вещь свою, назад.

Или ангел отвердел здесь,
обернувшись в человека,
или в этом тёмном лесе
остаётся только веко,
лишние детали сбросив,
в облаках летит игрушкой,
у которой – между листьев —
взятая на память стружка,
у которой, где-то в пахе,
женщины остался запах
одинокий как мужчина
и прозрачный, чтобы плакать.

Или ангел отвердел здесь,
языком поранив горло,
или стал он человеком
от чего ему так мокро,
и ощупывает руки
незнакомые с начала
и солёную щетину трёт
и смотрит, как причалит
в первый раз его автобус,
И, агукая в печали,
срёт ему на туфли голубь,
чтоб они не заскучали.

Или ангел леденеет
или это веко, вздрогнув
закрывает ему двери
и гулит, уже замолкнув.
Его улица большая —
как бы трамвай не по размеру
удлиняется в русалок,
тащит нахрен, в смысле к небу.
И в пальто себя закутав,
смотрит в женщину прохожий,
как Эллада на цикуту,
на свою же смерть похожий.
(10/01/14)

Едва застынет зверь мой коридорный,
отмоет тень полы – оставит поле —
абзацы по углам – как бы снопы,
которые замёрзли в этой доле,
которые рогатый морщат лоб
и наблюдают спрыгнувшего зверя
не моего, но имени Его —
стоят, как чайки в людях и не веря.
И тот, который вертикальный, зверь
свет сохраняет в непрозрачном мясе,
соломенным быкам срезает лоб,
лицом невидимым своим —
зиме прекрасен.

Как рыба силясь говорить,
когда уже в лотке сидит —
и пузырятся жабры

у продавщицы от того,
что пенно внешне и тепло
в челябинском базаре,

так мимо их плывёт Миасс
в самом себе и мимо нас,
как Данте к черной Сарре.

Здесь где-то дочь моя живёт
свой тонкий обхватив живот,
свернувший к полой жажде,

в котором свил базар вокзал —
как бы мальки ещё он мал
с ЧЕГРЕСа до Свердловска

Идёт вдоль взвод почти мужчин,
чурек плетётся из корчмы,
с прохладною винтовкой

левей золы, южней берест,
он будет жарить из небес
комедии, из воска

он выплавит свой новый лес,
и земли встанут на дыбы
вдруг ощутив своей судьбы

горизонталь и плоскость.
И кости рыб сожмёт Миасс —
как часть игры – летит КАМАЗ

и ни о чём не просит.
А на руке моей щенок —
как тень в полудне он высок

и спрятан средь колосьев.
И в пустоте идёт Дебил-
Механик-Движитель светил

Чилябонского солнца.