Александр Галыга - Скорый поезд «Россия»

за годом день, за годом день и год…
уносит наши школьные страницы
и круче жизнь берёт в круговорот
и невозможно в нём остановиться…

Одиннадцатый класс. Прощальный вальс.
Взволнованные пары проплывают.
Остановись мгновение! Для нас
он школьную страницу закрывает.

Звонок последний. Наш любимый класс
оставит скоро стены милой школы,
и вальс прощальный, памятный для нас
нам кажется и грустным и весёлым.

Учителя да не забудут нас!
И никогда для нас не постареют.
Их добрые сердца и этот вальс
пусть долго, долго нас стобою греют.

Пусть новые дороги и года
нас закружат, и юность не вернётся,
но ты не верь, что снова никогда
всем вместе нам собраться не придётся.

V
И этак, лет уже в семнадцать,
я сердцем начал понимать,
что Родина большая, братцы,
что больше, чем семья и мать,
которая тебя, лелея,
взрастила и передала
любовь к земле, благоговея,
всё доброе, всё что смогла.

С гитарой, чудом наспех взятых
стихах, – был Визбор на устах,
романтика шестидесятых
нас уносила в поездах.

Хотелось жить, творить, работать,
крепить великий наш союз,
союз труда, союз народов
и прочих нерушимых уз.
Но кто-то с горочки спустился
и свет кремлёвских звёзд угас,
и что-то в нас переломилось,
и что-то надломилось в нас.

VI
Коммунист по призванью
и вышел я по убеждению
гордо в тень и не зря
с поимевшего крен корабля.
Мне досадны до боли
как нелепейшее наваждение
этот вздор, это бред,
эти муки седого Кремля.

Я исправно платил
алименты, налоги и взносы.
И партийную кассу
был до гроба готов пополнять.
Но скажу откровенно
с пониманием сути вопроса:
культ стерпел и застой,
перестройку не в силах принять.

Перестройка нужна,
только тактика тонкое дело.
Но у нас лихо рубят,
и головы щедро летят.
Демократия слепо
избирает кумиров и смело
так же слепо сметает,
не хотят они или хотят.

И пока мой народ
исправляет ошибки вождевы,
и по новому хочет
и смеяться, и плакать, и петь
не зовите меня
в этот рай ваш задрипанный новый
отзвенел и устал я
как старая трубная медь…

VII
Верховиком в огне-пожаре
гудели толпы меж вокзалов,
и в этой музыке базарьей
игриво скрипка флиртовала.

Была молоденькой скрипачка,
и на глазах у трёх вокзалов
за баснословную подачку
в стакане муть подогревала.

И, окропляясь мутью брызг,
все приезжали, уезжали…
Бомжи, пообмочившись вдрызг,
рядками возле стен лежали.

Так разлетались вникуда
осколки лоскутной России.
Шумела мутная вода.
Играла скрипочка. Босые
шпанцы шныряли и жульё,
и поколеньям в назиданье
опережало бытие,
по-настоящему, – сознанье.

И я уже под скрипий плач
проплыл в толпе изнемождённой,
как обезумевший скрипач
пред Афродитой обнажённой.

Москва. По-прежнему мила
не только сердцу моему ты.
Всех обогрела, всем дала,
а стоило ли всем? Кому же
эмансипированной стервой
в угоду, выпорона впрок,
ты стала проституткой первой
на перекрестии дорог?

Москва, пойми меня, родная,
ты заслужила мой упрёк,
ты – проститутка мировая
на стыке мировых дорог.

Пойми, смеются даже дети.
Пусть опостылел коммунизм,
но для кого десятилетье
так низко падаешь ты вниз?

Ответь же за разгул насилья,
за порнографию, развал,
иль одолела злая сила
и бьёт в промежье наповал,

вливая яд цивилизаций
в твои всеядные места?
Я ошибаюсь, ты не та,
и бред моих версификаций
лишь детский лепет, дикий сон.
Но отчего, моя столица,
к тебе не хочет возвратиться
когда-то изгнанный Гвидон?

И ты базарной торгашихой
всё обираешь свой народ,
жируешь весело и лихо,
да и не первый, видно, год,

из-за высот твоих строений
российской не видать земли,
иль разучились короли
внимать людские настроенья?

Не видишь: сёла обнищали,
налог звереет, кровосос,
что каждый год с тоски-печали
там умирает сам Христос.

И я как нищий выживаю
в нужде, в никчёмной суете
и не ору, не призываю
к тому, что родина в беде.