Игорь Булатовский - Совсем не так

а ползи, как полз Тициан,

и ладонями краску втирай

в серый, уже посиневший, рай.

XIII.

Чайка кричит или колокол там?

Да хоть колокол, хоть тамтам!

Ветер лает, собака во рту

носит ла́вровую пустоту.

Горлицы жирно поют «любов»

меж кипарисных грибов и гробов.

И обнимаясь, чтоб не упасть,

сваи стоят, налакавшись всласть.

XIV.

Грех метафоры, после «семи», —

самый смертный. Пойди пойми,

как бы все было, если бы мы

видели свет без помощи тьмы.

Скучно, – как говорила ты,

не видя света… Слишком чисты

эти сны, холодны и сухи́ —

над лагуной цве́та ухи.

XV.

Кто посещает их? Да никто.

Это как в доме sor’a Никто

быть одному, тем более в

том, что строил Палладио. Вы

ходите в нем, каблуком стуча,

ищете грудь, что всегда горяча,

и вот находите, но она

уже ему, Никому, дана.

XVI.

Лучшая форма церкви – куб,

только пустой: Кааба, сруб…

В Маше Мираколи потолок —

старый рай мастеров, лубок,

а по стенам коро́бки, внизу,

квантовый рай заводит в глазу

каких-то ядерных мотылей

на стыках мрамора. Так милей.

XVII.

Ни тебе лиц, ни тебе сосца,

ни тебе матери, ни отца,

ни тебе крючьев, ни стрел, ни пил,

ни висящих кишок, ни жил.

Как не жил, не пил и не ел,

не крошил у доски мелкий мел,

целый день из тоски выводя

золотое сеченье дождя.

XVIII.

Вот и дождь. А за ним и туман.

А за ним – шире держи карман —

ходит голый до жил Брагадин,

за базар отвечая один,

за всемирный базар поутру.

Говорят, смерть красна на миру?

Кожа тех, кто воистину наг, —

чем вам не государственный флаг!..

XIX.

Вот тебе, бабка, мои глаза

(и святая Лючия – «за»),

вот на блюдечке голубом

с золотой каемочкой – дом.

Я в нем жил, как Иона в ките,

прямо в са́мом его животе,

но – просроченный, видно, товар —

он на берег меня изблевал.

XX.

Вот сижу и думаю, кто

там ходил, будто конь в пальто

(ну, не конь, а ослик Иа)?

Я это был или не я?..

Бродят цапли, шумит камыш,

роет нору водяная мышь,

быстро ползет на берег прилив,

надо отваливать, отвалив…

Мы сюда, наверное, не поедем,

потому что мы и так уже здесь,

потому что мы лежим и читаем

книгу о том, как мы сюда поедем

и о том, что́ мы будем делать здесь,

когда мы эту книгу прочитаем.

В этой книге есть обо всем. О черных

угрях на камне, который похож

на мрамор. О градиенте ступенек,

заросших свежим полем-веронезом.

О гигантских потемневших стручках

глечидии. О бакланах, плывущих

по свежей палитре, не перепачкав

перышек. О красных морских ершах

во льду. О золотых кулёчках мумий

за стеклами вычурных домовин. О

торчащих клобуках каминных труб.

О каменных пупах на пустых кампо.

И вот мы лежим и читаем эту

книгу. Потому что врач запретил

нам вставать. И потому, что сто́ит

нам встать, как мы чувствуем головокру-

жение, и тошноту, и позыв

к рвоте. Это всё оттого, что в наших

легких больше нету воздуха комнат,

а есть ветер, встормошивший эгрет

белой цапли на крыше остановки

маршрута номер один. И пол ходит

ходуном. И по бульвару Османн

идет зеленая зимняя вода.