Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля

Да, волк-одиночка. Пустынник и странник,
Годами и ветром по миру гоним.
Но если я чем-нибудь стрелян и ранен,
То только лишь взглядом небрежным твоим.

Да, волк-одиночка. Схизматик и схимник,
Не вынесший клятв и зароков пустых.
Но если не холоден мне снежный зимник,
То только от прошлых объятий твоих.

Да, волк-одиночка. Чарун и чудесник,
Уставший и грустный седой соловей.
Но если даны мне от господа песни,
То только во славу улыбки твоей.

Да, волк-одиночка. Банкрот и растратчик,
Напрасно мечтавший о дне золотом.
Но если умру, незаметно и кратче,
То только, чтоб ты не узнала о том.

Дабы друг не дрогнул пред бедой,
Дабы гордо ржал и бил копытом,
Напои колодезной водой
Скакуна каурого досыта.

Не жалей ядрёного овса
И пшеницы золотой отборной,
Чтоб горели чёрные глаза,
Словно угли дьявольского горна.

Хлеб нарежь и круто посоли,
Намешав на витаминах с йодом,
Дай из рук, погладь и похвали
Стать его, походку и породу.

Бархатом протри луку седла,
Затяни пурпурную подпругу
И надень стальные удила
Своему единственному другу.

Давно у милой я в долгу
И с каждым часом всё сильнее,
Да и, наверно, не смогу
Всецело расплатиться с нею.

За губы, что, как плод в раю,
Доныне пахнущие мёдом,
Волнуют плоть и кровь мою,
Желая или мимоходом.

За эти карие глаза,
Отведшие невзгоды мимо,
Когда житейская гроза
Казалась непреодолимой.

За руки, чем душа моя
Из бездны выхвачена смело,
И, чтоб в себя вернулся я,
Согрето зябнувшее тело.

За грудь, вскормившую детей,
Моих детей, и, между нами,
Так ждавшую среди ночей
Мной ласк не доданных ночами.

За то, как, мучаясь, жила,
Себя казня стократно строже
Среди обыденного зла
И по моей причине тоже.

А то, что верил и любил,
Помочь старался – зря иль кстати,
И каждый день с ней рядом был,
Не принимается к оплате.

Поэтому, как благодать,
Жду до последнего мгновенья,
Коль даст господь мне дописать
О ней моё стихотворенье.

Денег нет. Ума палата.
Или всё наоборот.
Или истинная плата
Только в будущем нас ждёт.

В час, когда суд справедливый,
Раздевая донага,
Перечтёт деривативы
За наличные блага.

Ну, а те, что всё проели,
Промотали, извели,
Поуже добились цели,
К коей в этой жизни шли.

Вероятно, так и будет,
Если выбор невелик,
И себя до света будит
Грязный пакостный старик.

Диагноз мой поставлен точно.
Не увисев на волоске,
Я растворюсь в воде проточной,
Растаю в глине и песке.

Мой разум – плакальщик о сыне,
Необъяснимых связей плод,
Замолкнет, сгинув в мешанине
Солей, ферментов и кислот.

А тело по каморкам узким
Растащат тысячи жуков,
Как я, не пивший без закуски,
Хватал куски у мужиков.

И лишь немного непонятно:
Душа моя, мой индивид
Используется многократно
Иль только мне принадлежит.

А с нею крест, плита с вазоном,
Июльский дождь, пурга зимой,
И ты с обидой затаённой
Одна бредущая домой.

Дни – одинаковые и пустые.
Ночи холодные – темень стеной.
А пред глазами потухшими ты и
Слёзы, текущие сами собой.

Ночи бесплодные – боль ниоткуда.
Дни беспросветные – хуже того.
И неизвестно, вернётся ли чудо
Праздника прошлого моего.

Где ты и как от меня ускользнула?
Птицей небесной, пятнистой змеёй?
В ливень с бесчинством его и разгулом
Или в безмолвный полуденный зной?

Где ты? Сейчас мне так стыдно и больно:
Бес окаянный, беспамятный пёс,
Если своим поведеньем невольно
Столько несчастья тебе я принёс.

Где ты? Откройся. Забудь о раздоре.
Это не я, это лишних сто грамм
Отняли разум в нечаянном споре,
Стоившим расставания нам.