Владимир Лузгин - Алфавит грешника. Часть 1. Женщина, тюрьма и воля

Приезжай к товарищу пропащему,
Несмотря на ветер и мороз,
Погулять, как встарь, по-настоящему,
Во всю силу, надолго, всерьёз.

А потом, когда луна засветится
Или надоест бухать двоим,
Мы Большую с Малою медведицей
Выпить брудершафт к нам пригласим.

И не дай им, боже, кочевряжиться –
В два ствола напомним небесам,
Что бывает, если кто откажется
Заглянуть на праздник в гости к нам.

Если же ещё чего захочется,
С иностранных сайтов, например,
Позвоним, приедут переводчицы
На любую сумму и размер.

После, в раже, в небольшом подпитии,
Выйдем прогуляться меж домов,
Совершив последнее открытие
На глазах растерянных ментов.

И пусть до обеда в заточении
Будем ждать неправого суда,
Но запомнит наше приключение
Этот городишка навсегда.

Дождь пошёл вперемежку с крупою,
Стопроцентно удачу суля,
Лишь не дрогни, рука, с перепою,
И осечься не сметь, капсуля.

Мастерами расставлены точно
В снег по грудь косяки профилей
Под сияющим солнцем полночным,
В майский день, что не знает ночей.

Вот и гуси, за стаею стая,
Сыплют с тёплых китайских озёр,
Предпочтя чужеземному краю
Заполярный родимый простор.

Чтобы вовремя отгнездоваться,
Подрастить хлопунцов и потом,
На крыло их поставив, подняться
На порывистом ветре крутом.

Но куда им до магнумских новшеств!
И господь вряд ли в силе помочь
В миг, когда на картечь напоровшись,
Загогочут и кинутся прочь,

И, оправившись, духом воспрянут,
Набирая потерянный лёт,
Иль подранками в сторону тянут,
Или мёртвые бьются об лёд.

А потом кто-то сделает снимок
И на кровь выпьет граммы свои,
Закусив золотым апельсином
После сала домашней свиньи.

Должен не кто-то, а лично сам
Встать и ударить он
Волчьей картечью по злым глазам,
И поменять патрон.

После не в яму, не в чистый луг,
Сколько бы не был нем,
Членораздельно и внятно вслух
Всё рассказать всем.

Господи! Дай нам хоть одного,
Способного сделать так,
Чтобы рассеялось бесовство
И отступил мрак.

Боже! Грехи ему отпусти,
В водах своих омой,
Если не поздно ещё спасти
Падший народ мой.

Душа твоя открыта неспроста.
В ней царствуют покой и постоянство,
Она легка, воздушна и чиста,
Как кукла из японского фаянса.

И знают все, что ты наверняка
Её достойна поступью и взором,
Ты так чиста, воздушна и легка,
Как кукла из китайского фарфора.

Но мир вокруг циничен, зол и груб,
А куколки хрупки и уязвимы,
И не спасёшься ты от пьяных губ,
Хотя и будешь звать его любимым.

Дым над городом, над полями,
Впрочем, трудностей не чиня,
Просто вспомните: рядом с нами
Ингушетия и Чечня.

Боже праведный, это ж было,
А потом закрутило так,
Что, казалось, навек отбило
Жажду драки у забияк.

Обещали кому угодно:
Никогда, никогда, никогда,
Так в движении сумасбродном
Оглянитесь же, господа.

То не тучи темны от града,
И хотя далека беда,
Просто вспомните: с нами рядом
Адыгея и Кабарда.

Дьявол, видимо, выбрал нас
Двух, единственных в целой России!
Не случайно – в который раз,
Словно вижу тебя впервые.

Грудь и бедра, и тонкий стан,
Как положено быть фигуре,
И, приложенные к устам,
Пальцы в розовом маникюре.

Не с иконы и не с лубка:
Туфли, платьице да косынка,
Пусть подвыпившая слегка,
Но – картинка.

Об одном, даже зубы свело:
Я прошу, чтобы не было хуже:
Брось позорное ремесло,
Коли я в твоём будущем нужен.

Или ты лишь играла, когда
Подавала горячую руку
Без кокетства и без стыда,
Как в охотку вступившая сука.

И заранее зная ответ,
Улыбаясь, как будто в поблажку,
Свой расстегивала жакет,
А на мне разрывала рубашку.

То ль намеренно, то ль невзначай,
От безумия губы спекутся,
Если это любовь – отвечай:
Что тогда в этом мире паскудство?