Борис Марковский - «Я напишу еще одну строку…» Избранное

Но тут же, рядом, – иной круг поэтических друзей: их имена, стихи не на слуху, не в памяти, они открываются у Бориса Марковского в перекличках и отсылках, уточняются в прозаических заметках и примечаниях, Борис Марковский с настойчивым постоянством утверждает свою к этому кругу причастность.

Названный круг – застолье киевской поэтической богемы 1960–1970-х годов: такая возникала – не могла не возникнуть – параллельно и вопреки официальной (официозной) литературной среде, в творчестве и поведении естественно и «назло» противопоставляя себя ей. Как правило, под тяжестью того, что Пушкин именовал силой вещей, и, уступая несоответствию своего духовного и душевного устройства обстоятельствам времени, места и образа действий, люди этого круга в поэзии не заживались, да и вообще не заживались.

Борис Марковский воспринимает уход этого круга поэтов, как исчезновение значимого поэтического поколения, творчество которого, пусть мало замеченное или вовсе незамеченное, подчас не принимаемое всерьез, по-своему, прямо или опосредовано отразилось на дальнейшей нашей литературной работе. Литература, как известно, развивается не только (и не столько) в громко прозвучавших (тем более – громко озвучиваемых) своих созданиях.

Образ Поэзии у Бориса Марковского – Древо Жизни, посаженное Богом посреди рая: вкусивший от плода его обретает жизнь вечную. Это – не бессмертье славы, а бессмертье слова, нескончаемость дарованного человеку поэтического вдохновения, вдохнутого в человека поэтического дара.

В этом десятистрочии всё сказано замечательно глубоко и точно.

Точно определено и собственное место где-то на крайних ветвях могучего поэтического древа.

Дело – не в скромности автора, которая, конечно же, внушает уважение.

(Впрочем, всякая ныне устанавливаемая табель о рангах так же несовершенна, как бессмысленна привычная надежда на будущую «справедливость».)

Дело – в утверждении равноправия каждого листа в отношении к целому.

В утверждении своей причастности к общему (вне зависимости от того, как ощущаешь свое «географическое», «геометрическое» положение в этом общем мире).

Это очень существенно и много – произнести: и кровь моя принадлежит листве.

Сознавать и чувствовать, что не только ты вбираешь соки Древа Жизни, но и отдаешь ему себя. Что оно без тебя так же неполно и несовершенно, как ты без него.

(Здесь уже не до примечаний о похвальной скромности – иной ряд понятий.)

«Крайний лист на самой крайней ветке», но это не значимо, когда осознаешь или чувствуешь бесконечность Листвы в пространстве и во времени.

А что часто видишь, слышишь себя «незадачливых слов бормотателем», что еще чаще и вовсе страдаешь оттого, что «не пишешь, не пишешь, не пишешь», то не известно, есть ли что иное в жизни Поэта, как не бормотать стихи и страдать, когда они (говоря пушкинским словом) не идут.

Владимир Порудоминский,

Кёльн, 2014 г.