Елена Крюкова - Небо

Холод! Холод! Кружевные розги
сереброигольчатых дерев!
Сколько жизней прожили мы розно?
Содрогнемся, в мраке замерев
Спальни. Рыб подледного улова —
тел горячих – не видать во тьме.
Господи, я дудкой Крысолова
приложусь к устам Твоим в тюрьме.

Бездну я, рыдаючи, ласкала —
бездна и восх и тила меня.
Рваное, щенячье одеяло,
Судного дождавшееся Дня!
Выжаренной, черной сковородкой
раскаляюсь на Твоем огне.
И плывешь в ночи долбленой лодкой
по ледовой, волногрудой мне.

Индевелой царской паутиной
виснут ветки, ловят мошкару
Звезд слепящих. В мира крестовину
землю-ель воткнули на ветру.
Да, такая ночь, что надо плакать
яхонтами, лалом – в три ручья,
Пред Пречистой грудь свою царапать,
чтоб узрела, сколь же грешна я!

Да, Царица во звезд а х безбрежных,
с волосами долгими, как песнь, —
Многонежна я и многоспешна,
многосерда, многогрешна есмь!
Каждого, о, каждого любила,
кто в сугробе спал и корку ел.
Каждого, о, каждого простила —
кто хлестать, пытать меня умел.
Каждому следы его крестила —
прочь! в метелях! в зорях зелень-медь!..
И несла неведомая сила
от меня возлюбленных – во смерть…

И, давясь слезами, сдернув Книгу
с полки, где давно про бедных нас
Начертали… все посняв вериги,
что неймет рука, не видит глаз,
Обнажившись – голая у ложа,
лебедица? ведьма? горностай?.. —
Где там!.. – с черной нищенкою схожа,
с попрошайкой, коей бублик – Рай,
Коей праздник – ярая медяшка,
коль ступни морозом сведены, —
Так стою! И сброшена рубашка
бастылом засохшей белены.

И над дегтем мира, что просвечен
черным перстнем в мельхиоре рам,
Вызовом – Тебе – бросаю плечи:
теплым белым хлебом – по утрам!
И живот – застылей сладких сливок
на морозе, русака белей
Во полях!.. Зверь Времени!.. Загривок
не топорщь. Добычу не жалей.

Ты бери меня, о муж мой, в руки.
Ты меня, о князь мой, пей и ешь.
Вот распил небес: кольцо разлуки,
вот мишень зерна: звездою – брешь.
Если что – зайчиху Ты косую
уж прости. Грех – без году и дня.
На груди я кольца нарисую,
чтобы смог Ты выстрелить в меня.
Чтобы точно Ты, охотник, метил,
чтоб не торопяся взвел курок…
Торопись! Полночный купол светел
от ледовых росписей-дорог!

От гвоздищ, от пламени мороза,
от Голгофских наледень-крестов…
Все – из чарки лика – выпей слезы.
Всё целуй дрожание перстов.

Не убойся пасти той постели,
страшно распахнувшейся Тебе.
Кто горел здесь – все дотла сгорели:
выжгли Знак Беды в моей судьбе.

И, в рубцах, порезах, швах и шрамах,
клеймах казней – с головы до пят,
Лишь перед Любовью крикну: «Мама!..» —
шепотом, как – вниз лицом – солдат
Окровавленный – и осиянный:
он, швырявший кости у Креста…

Господи, о, дай мне, окаянной,
эти лишь – последние – уста.

Гром. Звон. Кандальных звезд тяжесть.
Кто рожден – недолго осталось:
Голь-гульба, гроздья льдов алмазных —
Все гроба. Черный креп бесстрастный,
Ал атлас – как ножом по жиле
Полоснули. Вроде б и не жили.
На земле. Гул звезд волчиный.
Крепче, вы, – женщины, мужчины,
Обнимитесь. Миг! Сколь осталось?!..
Глянь, ворона-смоль закачалась
На ветвях! Крючья-когти в иней
Как вцепились! В шелк густо-синий!
Выстрел. Пуля – в птицу. Звезд россыпь.
Пожила, крылатая. Роскошь —
Жизнь. А смерть оденет парчами.
Обвернет кумыс-кумачами.
В пух гагачий, прах керженецкий…

Упокой ее по-простецки,
Душеньку. Дотла настрадалась.
Водкой глотку жгли жуть и жалость.
За усопших честно просила.
Душу покорежила сила.
Мышцы рвались. Жилы – узлами.
Сколь осталось?!..

Черное пламя —
Ликом – на снегу – плащаницы.
Господи, избави родиться,
Занырнуть во клятое Время,
Где во звездах меч – надо всеми.
Господи, заштопаны дыры,
Господи, исколоты длани!..

Упокой рабу Твою с миром.
Несть печали ей, воздыханий.
Есть ей ширь и горькая песня,
Над одром камчатным – ворона,
Пуля в сердце – нету чудесней
Лёта – камнем вниз – с небосклона.

О серая река, соболья шкура,
Заиндевелый грязный горностай…
В дырявом рубище, под снегом, дура,
Благословляю мой железный Рай.