Елена Крюкова: Небо

Где мой ребенок сладко спит
сурком, счастливым тарбаганом,
А сердце во груди хрипит
вокзальным побирушкой пьяным, —

Зачем я жду тебя?! Зачем
молочные седины лью я
В черпак руки?! С молитвой ем
горбушку ночи ледяную,

Ржаную?! И на каждый стук
парадной двери – сотрясаюсь
Всем телом: будто снова – рук,
губами рук твоих касаюсь!

Замок падет, и ты войдешь.
В рубахе, босиком, навстречу
Рванусь – так в плоть нацелен нож,
в слепое тело человечье!

И уж не чую, где глаза, где ноздри, губы, – осязаю,
И зрю, и вьюсь, как бы лоза, вокруг! И покрещу слезами
Все – ягель-мох булыжных щек,
В брезенте тяжкую поклажу, —
Да, под Луной всяк одинок,
И смертушка берет под стражу
Живую душу, но от глаз
Сверканье брызжет! Соль и злато!
Я дожила! Я дождалась!
Доцарствовалась – без возврата —
До возвращенья твоего!
О, блудного, – с такой чужбины,
Где все смешалось торжество
В котле: крестины и годины,
Кагор причастья – и кутья,
Блины на Масленой – и водка
Сорокоуста… Только я,
Как перевернутая лодка
На вьюжном волчьем берегу,
О, брюхом кверху – под звездами,
Ждала тебя! Так – на снегу —
Пред храмом – снег берут устами
Юродивые! Так – собак,
Собачник, выпустив из клетки,
Обматерит! И Марсом – так,
Снегирь, вцепившись когтем в ветку,
В ночи сверкает!

…Ты пришел.
Молчишь. Во рту замерзло слово.
И звездный тот, Небесный Вол
Все поле купола ночного,

Сопя, хрипя, перепахал, —
И комья льдистые – созвездья —
Могучим плугом разбросал,
Творя прощенье и возмездье,

Покуда мы, как два щенка, скуля и плача, подвывая… —
О, где язык, а где рука, скула, мокрей и слаще Рая… —

Где очи милые… уста соленые… – как две печали,
Там, у подножия Креста, с тобой друг друга целовали.

Лишь закрою глаза – и отвесно
обрывается скал лазурит…
О, я верю, что Время – чудесно,
только страшно, что Время творит.

Горы, острые, словно рубила,
душу грубо стесали огнем.
Я молилась им. Я их любила —
ныне, присно, и ночью, и днем.

На гольцы я взбиралась!
Глядела
на зеленые шкуры Саян!
И тугого шаманского тела
бубен пел, ненасытен и пьян!

Я вратами зрачков забирала,
всю всосала жестокую синь
глаз охотницких старца Байкала,
злую Хамардабанскую стынь!

Стрелы гиблые, меч мой каленый,
меч Гэсэра – слепая гора!
Да звезды, до меча Ориона
дотянулись, допели ветра…

Улетела я нищею птицей.
Причастилась сладчайшей беды.
Глотку выжгла мне – мнила напиться! —
боль железнодорожной воды.

Я устала – той нечеловечьей,
той усталостью, где топоры
острых звезд ищут шею и плечи,
и сребристой лучины горы

не видать – в этом каторжном гуле,
в сальных, кучно набитых возках,
в сумасшедшем сем граде, где пули —
в пистолетных стальных кулаках!

Здесь, где, пшенкой давясь, умирают —
в пересохших колодцах квартир
больнокомнатных! Где удирают
за кордон, будто чистят до дыр

снеговой наш ковер, грязно-русский,
обветшалый, в разводах пурги!..
Где, гора моя, меч ты мой узкий
в небесах смоляных, где – ни зги?!..

Узел зол и страстей не развяжет
мне никто на краю забытья,
лишь Сибирь-Богородица скажет:
«Утоли вся печали твоя…»

И молюсь, лик горе подымая,
лик в морщинах подъявши горе —
я, бастылка, я, пижма немая,
я, багульник в пурге, в серебре,

в шубе латаной, козьей и драной,
на равнине, где воет метель:
дай мне, Господи, да без обмана
во горах ледяную постель,

чтоб уснула я сладко и строго
в междузвездной пуржистой пыли —
под присмотром Охотника-Бога,
близ объятья небес и земли,

чтоб забыла – при свете Вершины —
в ослепительной сини стальной —
как рыдал надо мною мужчина,
как ребенок угас предо мной,

как бросала в отчаянье матерь
мне тряпье для скитальной сумы,
чтоб раскинулась звездная скатерть
от Елабуги до Колымы,

и спала б я в роскошном просторе,
позабытая миром моим,
и горела б, как шапка на воре,
золотая Гора Серафим.

…Вороны – маком на крестах
рассыпанным: на золотых!
Прищепки Солнца – на холстах
тех площадей, где грязи жмых,
Застиранных слепым дождем,
избеленных известкой вьюг, —
Огромный чан, кипящий дом,
и запах варева вокруг
Людского! Зеркало-сугроб,
Царицы ты Небесной лик
Нам отрази! – меж кепок, роб,
чтоб на морозе счастья крик
Слепящим голубем – в сапфир,
в густой, полдневный синий мед!
…Тебя люблю, подлунный мир.
Тем паче – зная: всяк умрет.