Елена Крюкова - Небо

И так прожигаешь глазами – и твердь,
И стразы мороза на стеклах,
Что, хвост поджимая, дворнягою – смерть
За мышьим сараем издохла.

И – шаг ты шагаешь к окну: о, к бельму
Январскому, к зимней сурепке,
И – глаз тех огонь не видать никому,
А если зажмуриться крепко…

И сплавлены веки! И вдоль по щекам —
Рекою – разливом – ручьями:
«Родных я вовек никому не отдам —
Молох ли, Архангел – перстами
Коснется во сне пламенеющих лиц,
Сожмет в кулаках покрывало…
Завеса разодрана! Падаю ниц!
Но тут я Женой пребывала
И Матерью сирой – меж смрадных котлов,
В ходынке, где в давке трещали
Нежнейшие кости, где низку-любовь
По бусинам – псы растаскали!

Как зубчик чесночный пророс во гнилье
Густых керосинных угаров —
Так я улыбаюсь в ночи, Хендрикье,
Не пряча лицо от удара!

Бей, тяжкое Время! Чугун рукавиц
Твоих – я сама вышивала
Соцветием потных, пожарищных лиц,
Узором базара, вокзала,
Серебряной нитью кладбищенских рек,
Павлинье-горящею сканью —
Весь выткала – гладью – позорный мой век,
Горбяся над зимнею тканью!

Вот все милосердье: намыты полы,
И масло в бутыли златится…
А кто там глядит адамантом из мглы,
Пусть первый со мною простится».

Я завернусь в багряный плащ.
Сжав рот, на снег полночный выйду.
Народ, безбожник! Сетуй, плачь.
Я вымолчу твою обиду.

Я вымолю слепой кусок
Тебе – у всех небес бездонных.
Там, в черноте, пылает Бог,
И сноп лучей – от риз лимонных.

И зраков огнь, белков багрец —
Вниз, на пожарища земные…
Отец! Ведь это не конец!
Ведь это – счет на ледяные

Века! Одним – не обойтись.
Сундук раскрыт. Страданья светят
Алмазами. Бери – на жизнь.
С лихвой – на смерть. Кидай – на ветер.

Нас вымочили – пук роз о г —
В воде соленой, в едком чане.
Железный небосвод высок.
Его держу: спиной, плечами.

Для Всех-Небес-Любви – стара!
Стара для боли и печали.
Свист пуль – с полночи до утра,
А мы не ели и не спали.

А мы держали – так вцепясь!..
Так знамени держали – древко!..

…Знамена втаптывают в грязь.
Подошвой – в бархат, будто девку,
Пинают, будто суку – в бок —
Щенн ую – по снегу – сосцами…

Молюсь Тебе, великий Бог,
О том, о том, что будет с нами.

То ль рытый бархат… то ль овчина… то ль…
Дух масла, лука, горечи я чую…
Изба моя, древняна клецки боль,
Зима и полночь: я в тебе ночую.
Пустыней реки слез я осушу
Ладонной. Белый ватник греет крышу,
Искрится резко… Счастья не прошу.
Давно ушло. Истаяло превыше.

Миров на холоду так важен ход.
Планет сапфиры, с черных рук валитесь
В горящий снег! Глядите в черный рот
Небес. Глядите, плачьте и молитесь.
И я, поверх посуды медной сей
И ложки деревянной и щербатой,
Стряхнувши ложь дареных всех перстней,
Браслетов всех змеиных и проклятых,

Содравши с плеч погибельных меха —
Свидетельства звериного страданья,
И все, что тлен, и гарь, и дым греха
Прожгли, курясь за непорочной тканью!.. —
Прочь зашвырнув шмотье, во что горазд
Живущий на седой Земле рядиться,
В избенке, под прищуром зимних глаз,
Запястие – ко лбу тяжелой птицей

Я выпущу. И содрогнусь. Уста
Вдохнут мороз – без края и предела.
В знам е нье я сложила три перста,
Но два сестра моя в толпе воздела,
В телеге, так визжащей на снегу,
Что кровь под пылким полозом струилась!

Пусть жизнь моя изникнет на бегу
Тех розвальней!.. о, только б ты молилась,
Боярыня Федосья в кандалах,
Мой черный вороненок, мой подранок,
За жаркий дух, за мой незримый прах,
Летящий вслед твоих летящих санок,
За то, что ты, родная, – это я!
В соломе! на санях! в дыму! навечно
Крещу весь мир: толпа – моя семья!
Я – плоть от плоти злой, бесчеловечной,
Беснующейся, бешеной Руси,
Синё глядящей! Пряник так грызущей!..
Так плачущей!.. что, Господи спаси,
Одной слезой спасется всяк живущий!

И я, вцепившись в розвальни клешней
Худой руки, влепившись воском кожи,
Двуперстье возжигаю над землей,
Что завтра мне костер казнящий сложит.