Арон Липовецкий - Уроки живописи. Эхо. Стихи и переводы

– Да ты что? – раскаленно шепчет телефон.
– Это нужно только тебе! У тебя
секунд десять, не больше.

Понимаю, что опоздал.
Погружаюсь в апатию, иду по коридору
и мне снова попадается выход на балкон.
Из тихого садика на теплом воздухе
сверху виден город в сторону моря.
И поодаль за темными полосками лодок
в мареве проступает силуэт Везувия.
Вечер становится волшебным.

В последнем своем письме
ты неодобрительно отзываешься
о Грюневальде и Босхе.
Их римские легионеры в
евангельских сюжетах похожи
на средневековых ландскнехтов.
Размышляя об этом,
я вдруг представил себе
картину советского художника,
где хитроватые партийцы
изображают обремененность властью
за спиной у всегда готовых
розовощеких милиционеров,
понукающих изнуренного Иисуса
тащить свой крест на Голгофу.

На репродукции был город
весь во флагах и лозунгах
с надписями «2 х 2 = 5».
А по улице бежал парень
с флагом «2 х 2 = 4»,
его нагоняла санитарная машина.
Мы постебались, поржали,
кто-то выпросил картинку себе
и мы разошлись.

По дороге я вспомнил город
перед ноябрьскими
с голыми деревьями и моросью в воздухе.
На отсыревшие стенах домов
огромные портреты вождей
Повсюду билборды с
порядковом номером годовщины,
призывы «всемерно крепить».
Обычно уже была истрачена
премия за третий квартал.
Стояли очереди
за выброшенными
к празднику продуктами.
В это время мимо
пронеслась с сиреной
санитарная машина.
На мгновение я решил,
что это за мной.

осторожно наступаю на доску
косо уходящую в воду
поскальзываюсь и отдергиваю ногу
она на весу
балансирую на одной ноге
полуприсев и раскинув руки
держу шаткое равновесие
ни здесь ни там

Рукою сильной, мышцею простертой,
ладонью открытой повели остановить.
Чуть наклони вперед,
кивни кончиками пальцев —
хватит, мол.
Дай ему распороть эту свору песью,
повисшую на щетине,
отшвырнуть бревно,
за которым прячутся мужики,
ворочаются поторапливаясь,
кряжистые лодыжки упирают,
выставляют длиннорогие шипастые вилы.

Замрут собаки в прыжке, застынет выдох в трубе.
Он лишь хотел опьяниться гнилой травою,
настучать письмо вслепую по клавишам корневищ,
по слою жухлых листьев туманом расправиться мощно,
хлынуть, пролиться в лес ручьями темными томными.

Позови санитаров, врачей, сиделок милосердных,
знахарей, ворожей, шаманов камлающих
с корпией паленой, йодом летучим.

Тебе ли не знать,
вынюхали, взвесили, отмеряли они —
сердце его похоже на человечье,
на их одряхлевшее.
Они за сердцем его пришли,
эти всадники, что ворвутся вот-вот
с копьями, клинками, мушкетами,
алебардами, арбалетами, стилетами,
лезвием за спиной, заточкой, ложкой тупой,
разогнутым крючком с заусенцем ржавым.

Объясни им, что опоздали они, дураки.
Пацан этот, под картиной спящий,
с ангиной и жаром в градуснике под мышкой
забрал его сердце, ну и что, что нечистое,
зато о страхе забыло, смерти не знает —
только такие побеждают.

Не буди его,
операция по вживлению прошла успешно:
немного ярости, немного слез.
Забрал он жестоковыйность веселую
под наркозом боли горловой
с фурацилином канареечным, прополисом на спирту,
здесь, за перегородкой, где темно и тихо,
где он один и все одному.
Пару дней еще, и выйдет к ним.

Я вышел, но остался в комнате магнит
высокой стойкости в иссохших досках.
Смола воспоминаний застыла по щелям.
Сознайся, расскажи, о чем она темнит,
что за сюжет в глотках и папиросках
скрипит и стонет по ее петлям?