Екатерина Беляева-Чернышева - Синее слово

Я никогда не оскорблю
признаньем. Глупо и бесцельно,
ведь это даже не любовь,
лишь тень бесплотная её.
Я так давно – не Вас – люблю,
видать и правда – беспредельно;
смотри-ка: в самом деле – кровь,
сквозь пальцы на письмо ничьё.

Ах, эти белые листы
чудесной принтерной бумаги,
головокружительностью сна
и многозначностью влекут.
Пока они ещё чисты —
не растерять бы мне отваги,
сильней алеет белизна
сквозь перечёркнутый уют.

А ты (ведь мы давно на «ты»,
ведь кто ещё родней и ближе?)
не сомневайся, это явь
(никто, никто не виноват),
но не забудь мои черты,
но говори как можно тише,
и обязательно оставь
те несколько минут и взгляд.

(Но ты оставь их для меня,
те самые, в ещё грядущем,
когда сойдутся, наконец,
все шестерёнки и зубцы,
когда вильнёт моя лыжня,
в изгибе замерев зовущем —
я ткнусь лицом в сухой чабрец,
упав, как падают птенцы.)

И дождь, и листья – и кресты,
само собой, – повсюду знаки,
пугают звёзды и луна
(но многозначностью влекут) —
но эти белые листы!..
Не растерять бы мне отваги,
ещё алеет белизна —
оставь мне несколько минут…

Оставь! Но ты отводишь взгляд,
и смотришь будто бы обычно,
что ты немного уязвлён
не подавать стараясь вид,
а мне об этом говорят
твои черты, притом отлично:
бровей чуть схмуренный наклон
и складка детская обид.

(Такая тишь – над всей землёй —
как будто ночь сама уснула.)
Начистоту: мой глупый пыл
ничто не в силах остудить.
Родной, о чём ты! Милый мой,
та тень, что птицей промелькнула —
ведь это только повод был,
чтобы с тобой поговорить.

Что же – вот и поговорили.
Вот и всё – наперекосяк.
Если б знали, покуда жили,
что аукнется нам и как.
Как всю жизнь повернуть заставит
вслух отплаканная мольба;
если б знали, куда направит
с нами связанная судьба!
(Нити спутаны – вот забота! —
заколдованный тот клубок.)
Сквозь меня происходит что-то,
как по венам пустили ток.
И не мной уже путь решаем,
остаётся лишь вслед шагать —
ничего, ничего не знаем,
ничего не предугадать!

Нет, не мне идти проторённый,
весь решённый, на целый век.
Ах, кусочек заговорённый,
деревянный мой оберег!

(Руны тонкие вырезая —
силы ветра, любви, крыла —
разве знать до конца могла я
мощь, которую призвала?)

Так времён страшит перемена,
смена листьев и птиц отлёт —
не измена – но не-изменно
кардинальнейший поворот.

Так – каких-нибудь пять или семь дней —
глянь: деревья-то – голытьба.
Так с пронзительностью осенней
не любовь уходит – судьба.

Счастье резкое и простое. Слов —
не сказать, чтоб много, а жизнь – на взлёте,
разговор – не-здесь, где-то вне основ,
вне земных понятий, на высшей ноте.
И не нужно напрасного: «Напиши!» —
нас, как видно, кроили из ткани цельной,
навсегда останемся – две души,
породнённые близостью запредельной.
Прощай! Впереди – жизнь.

Светлый, Господи! Славься! Чуден мир Твой,
ясен лик! Без оглядки – благодарю.
Напоённый до края душистой миртой
день поющий – к весеннему алтарю.
В воскресенье ребёнка – верхом на пони.
Друга давнего – в дом, нараспашку дверь.
Отошедших с миром – Тебе в ладони.
Если можно: куда же меня – теперь?
Не ропщу – мне ли дерзкое молвить слово!
В день труднейший ведома твоей рукой,
я и горькую долю принять готова —
а свобода – вот так – мне дана впервой.
Не могла и представить – легко и вольно —
не надеясь любила, едва дыша,
и не знала сама, как мне было больно,
как была несвободна моя душа!
А теперь… Ах, разлука пускай, тревога —
но любить – и услышать в ответ: «Люблю»! —
разве это возможно, не слишком много?
Боже, Господи! Благодарю!

Кто мне дал – бескорыстно – вечность?
Кто меня научил летать?
Свойство высшее, человечность —
вот и встретилось мне опять.
Пить взахлёб из-под неба-свода
синь-заоблачные края…
Неужели она, свобода —
целиком, насовсем – моя?!..

Здравствуй, небо моё,
крылатый,
здравствуй, ветер,
моя отрада,
здравствуй, жизнь моя,
невозможный,
здравствуй, здравствуй,
моя весна!