Михаил Стародуб - Простись с невинностью, бумага! (сборник)

И снова больно. И опять
до самой сердцевины.
Как ты умеешь заживлять
две рваных половины…
Как мучась мучаешь, пока
два кровоточащих куска
срастутся так, что не разъять.
Чтоб всё сначала…чтоб опять…

…с полудня до полуночи
такая, хоть кричи, –
пристроится под локоток,
запустит в вену коготок,
чтоб не ослабить, не сместить, –
тоска.
Рвёт мясо до кости.

Пиши:
«Иссохшей без тебя души…»
Пиши, пиши!
«…Каким ещё дождём насытишь?»
Здесь красная строка.
И далее:
«Рука…»
Нет, зачеркни пока.
Известно, что «торопится рука».
Страницу, комкая, оставь.
Начни другую. И представь
ночь. Километры расстоянья.
Бесстрастно скорый поезд скорый
бесцеремонный в расставаньях.
Он странствует в соседний город…
Как?

Связкой ёлочных игрушек.
В ней свет, тепло, твоё дыханье…
Однако скоро свет потушат.
Ночь, километры расстоянья,
на рельсы, скорость, пластик, сталь
(как будто отстраняют душу!)
падёт кромешная печаль.
И крошево дождя падёт…
Здесь с прошлого листа впиши:
«Каких ещё дождей найдёт
иссохший этот пласт души?»
Кури. Читай.
Увы, нескладно.
Отбрось. Злословя, запиши:
«Сегодня чересчур прохладно
гадать о сущностях души.
Бумага вышла (повод это
спастись в порядочных поэтах)».

Дождь легкомысленно шутил
случайной каплей.
Ночь промокла,
накрывши дом, гасила окна,
стучалась в форточку: «Пусти!»
Но я был светел, и светил
единственным окном Тебе.

Мой подбородок голубем в руке
твоей. С сознанием греха,
с последней строчкой этого стиха
уходишь ты…

Есть женщина, судьбою невесома,
что задержалась на моём плече
листом осенним, стрекозой крылатой.
Ладонью я хотел накрыть
своё плечо. Но испугался
крыла сломать,
плоть осени разрушить.
Есть женщина, которая ушла
от моего плеча к плечу другому.
Всё будто бы.
Да разве под рубахой
там, на плече, саднит и кровоточит,
и почему-то заживать не хочет.

Каких ещё искать решений
в судьбе налаженной твоей –
когда тебе так много дней,
и так немного ощущений?

Как наше жгучее, вот это,
что именуется «мечта»
и от рождения свободно, –
как это прочим неудобно!
Как возмутительно «не так»
среди прохладных силуэтов –
живое, жгучее, вот это…

Я сочиняю встречных девушек
из молока со сдобным хлебушком.
Но исполняются старушки
с водицей и ребром горбушки.

Случайно встретишь на перроне –
чужая ты. Я посторонний.
Я отвернусь. Вагон укатит.
Чужая ты. И там, под платьем,
мне незнакомые ложбины
и выпуклостей величины.
Чужая. Кожицы плеча
губами я не изучал.

– Красотка, «ку…»? Красотка, «…да»?
Красотка, встретимся когда?

– Прохожий! Приставайте-не.
К такой заметной-не. Ко мне.

– Простите, если потревожил…
(уходит)
– Ах, нервный нынче стал прохожий!

Я так же ненавидел расставанья –
как преданно любил на расстоянии –
как чуть не умер в радости от встречи –
как умираю в скуке каждый вечер
от права быть с тобою постоянно.

– Прощай, история, – и точка.
Абзац. И далее, – Привет!
Тебе, молоденький сюжет.
Здесь, под цветастой оболочкой,
такой желанной и пригожей, –
давно знакомое всё то же…

Вперёд, с надушенной щекой,
в одёжке праздничной какой,
под этим небом голубым,
вон! – из обыденной судьбы.

– Презренной плоти лоскуток
размером с фиговый листок,
а сколько суеты, мой друг! –
бок о бок, между и вокруг…

– Ты, безусловно,
лучше всех!
Я это доказать смогу.
Но нужен соответственный разбег:
ты лучше всех, но…
ближе к четвергу.