Александр Шевченко - Волчий бег. Часть 1

Толпа безжалостная, злая
шумит, там бой внизу идет.
Вот раб лежит и, умирая,
в крови открыто смерти ждет.

Пощада не нужна, ведь, гордый,
и сам так часто убивал
друзей своих рукою твердой
и всех в тот миг он презирал.

Теперь же мертв, хоть ещё дышит,
над ним стоит такой же раб
и так же горд, мольбы не слышит,
прекрасен сам собой, не слаб.

Он победил, ему свободу
подарят, может быть и нет,
с улыбкой смотрит, ведь отроду
привычный видеть смерти бред.

И Рим шумит, доволен боем,
а дню подходит уж конец.
Судьба рабов уводит строем
со смертью рядом под венец.

***

А ну-ка глянь в глаза мне… Боже мой!
Неужто это ты? Какая жалость…
Не только мне, но и тебе самой,
я вижу, ничего уж не осталось.

Ты вся поблекла, как экран в кино,
засвеченный вдруг посторонним светом.
Тебя любил я, но любил давно,
да и причина, собственно не в этом.

Мне не нужна ты, просто не нужна,
иди к тому, кому быть верной клялась,
кому сказать останешься должна,
как только что в моих ногах валялась.

Он бы простил, ведь он прилежный муж,
каких так много тут и там, и где-то…
Взгляд твой печальный синегрязных луж
не в силах уж забрызгать грудь поэта.

***

Однажды в детстве мне приснился сон:
иду по лесу ночью, мрак вокруг.
Вдруг сзади, тихий был вначале стон,
услышал я, – Меня послушай, друг —

Я обернулся, ноги онемели.
Старик стоял, достоинство храня,
он говорил, глаза его горели,
весь мир ночной собою заслоня.

И те слова запомнились, советом
хотел облегчить он судьбу мою,
– Не будь, сынок, нечестным в мире этом,
иначе проклянешь ты жизнь свою.

Сказал ещё, – Зло скоро повстречаешь,
соблазн насилия и подлости силен,
осилишь их – то счастье ты узнаешь
и будешь до безумья в жизнь влюблен. —

Затем исчез, лишь стон опять раздался.
Лес посветлел, и я лег на траву,
проснулся на траве и испугался…
Не сон то был, старик был наяву!

***

Вселенная! Как много в ней планет.
Земля моя – преграда для комет.
Ночами, долго не смыкая глаз,
планеты, часто думаю о вас.

Средь вас, скажу я громко, не тая,
прекрасней всех красавица Земля,
она – маяк в космическом пространстве,
сияет нежно в голубом убранстве.

Наверняка в безмолвии вселенной
сестра Земли есть, в своей жизни бранной
я был бы счастлив там однажды очутиться,
сказать, – Привет! – ей и на Землю возвратиться.

***

Вам, конечно, совсем невдомёк,
как такой оборванец заблудший
восхитить благородством вас смог,
ведь вокруг есть намного получше.

Но случается в жизни порой
расцветает колючий столетник.
Возмутится своей мишурой
старый мир – этот бабник и сплетник,

– Как посмел? Разрешение где?
Запретить бесшабашную смелость. —
Ну, а лист на осенней воде
нарисует мою неумелость.

Лишь бы честность, добро и любовь
протянули с надеждой мне руки.
Остальное здесь встретится, вновь,
остальное приветствует муки.

Вам спасибо за робкий шажок,
за хрустальное ваше признанье.
Если б только я юность не сжёг…
Если б только не смерти касанье…

***

Пишу я вам, конечно, просто так,
и потому читайте без смущенья
про то, как жил и мучился чудак,
прося у бога для души прощенья.

Ведь грешен он и вами и собой,
и страстью ночек с пьяным наслажденьем,
и взглядом синим, и самой судьбой,
и даже, верьте мне, своим рожденьем.

А так на вид, по-моему, как все,
и на лице оттенок благородства
с печатью грусти о былой красе,
потерянной в угаре сумасбродства.

Сижу сейчас и вспоминаю вас,
топя в вине воспоминанья эти,
под тихий, кем-то выдуманный, вальс,
быть может, о Ромео и Джульетте.

И возвращаюсь в мыслях я туда,
где был мальчишкой, ну а вы девчонкой.
Я нужен вам, как пятая нога
избалованной нежной собачонке.

А ведь тогда вы (бог свидетель вам)
клялись любить меня до самой смерти.
Цвели цветы и юность пела нам,
и я любил одну лишь вас, поверьте.

Но кто-то где-то, не спросив меня,
В книжонке судеб сделал длинный прочерк
Я замерзал от мертвого огня
луны, глядевшей в чрево одиночек…