Порфирий Пузанов - Печать живого Бога - благая весть o пробуждении

Пока вдыхал,
Мне показалось,
Что жизнь в потребности –
И все хватал,
А оказалось,
Что на вдохе надо
Всего-то выдохнуть в себя;
Потом вздыхал:
Мне показалось,
Что жизнь в сочувствии –
Всем сострадал,
А оказалось,
Что на вздохе надо
Всего-то выдохнуть в себя.

Не ошибусь, если скажу:
Не знаю, что такое жизнь –
Живу, ее не ощущая,
Не сознавая, что живу.

Вдох – выдох,
На выдохе – вздох:
И не узнал бы,
Если б не сдох.

Что говорить?
Я сокрушен, подавлен…
Могло случиться так
Лишь с добрым в мире злом.
В небытии – неправда.
Меня же утешает, что доброта в добре;
Добро не исчезает:
Оно всегда, везде – в сорадости,
Оно в живых живет.
Сорадуйтесь друг другу, а беда
То к одному приходит,
То к другому:
Мы все невинно виноваты в том.

Два вкуса у плода – Сорадость и беда,
Один искус – Соединенье вкусов;
Два вкуса у вина – Невинность и вина,
Один искус – Сочувствовать:
И слушать и смотреть,
Чтоб смертью умереть.

Просить простить? – неправильно:
Нельзя соединить
Созвучьем слов неправедных
Разорванную нить
И для прощенья времени
Всегда недостает,
Лишь умерев безвременно,
Приоткрываем вход

В прощение.
– Папа, миленький, прости,
Больше не буду…а-а-га-ди-на, чтоб сдох!
Он умер – всех простил
И я прощенье принял Один из пятерых:
Прощение – крещением,
Крещение – отмщением,
Отмщенье – бытием;
От входа и до выхода,
От выдоха до вдоха
Вздохнуть не позабыл.

Не стало мамы. Невзначай,
Как будто по ошибке,
Разъединились мы.
Она ушла внезапно:
Не посмотрели мы глаза в глаза,
Не обнялись взаимно,
Сердцами мы друг друга не согрели.
Теперь разделена она в объятьях мрака:
Тело, родившее меня, в земле постылой стынет, Душа? – не знаю где,
Пока, быть может, рядом? Застыла кровь во мне,
Когда дыханье смерти я в маме ощутил –
Не действую, не чувствую, не мыслю.
А каково же ей?
Я виноват, я знаю:
Много забот и огорчений я маме причинил –
Ее тепла чуждался, прикосновений ее я избегал.
И поделом тебе – она ушла не глядя.

В последний миг я взор ее искал.
Я весь прижался к ней,
Как в детстве прижимала она меня к себе,
Но ничего в глазах я не увидел,
Кроме печати смерти.
Как глубоко я заглянул тогда!
Ее дыханье и движенье сердца с моими не совпали,
Пальцы холодели в руках;
Я ощущал хлад разделенья,
Прижавшись к ней лицом,
Как некогда
К Тебе
Иуда прижимался. Виновен я.
Иисусе, я сокрушен собой! Я изучал науку жизни,
Рак врачевал и красовался знанием –
Что знаю я о жизни?
Я в маме наблюдал борьбу, за что – не знаю,
Но знаю точно, – это были роды.
Пятерых нас родила она и роды ей привычны.
В молчании родила она саму себя.
Я не нарушил ее молчанья ложною мольбой:
С достоинством жила, достойно умерла,
С достоинством предстала пред Тобой.
Иисусе! и в первом, и в последнем
Ты живешь: Оживший в первом – мертвом,
В последнем умершем – живой.
Хочу, чтоб там, где я, она была со мной,
А я – с Тобой.
Ты знаешь – я с Тобой хочу.
Я виноват пред ней и пред Тобою тоже;
Я крестный человек:

Твоей любовью и собой вину я искуплю.

Проходом в вечность послужил
Не преизбыток веры,
А недостаточности миг
Невольно суеверный.

Я с детства ощущал себя Двухсоставным –
Не слитным, нераздельным,
И внутренним, и внешним.
Лет этак с лишним в тридцать пять
Я стал молитву повторять:
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Помилуй меня, грешного.

Сначала мотыльком она порхала рядом –
Отлетала и возвращалась снова.
Ее лелеял я, боясь спугнуть,
Стремясь в нее проникнуть.
Она сама в меня проникла
И закружила во мне,
Нашла то место, где обычно Бывает свет во тьме,
И там осталась;
То место – средоточие мое,
Она там трепетала на острие;
Я созерцал ее мерцанье.

Однажды перед ней открылся вход,
Она туда порхнула –
Я устремился вслед
И очутился

В таинственной среде
С престолом в центре.
Огней круговорот,
А на престоле пламя,
Свет его не яркий –
Темнота огни все окружала;
Молитва над огнями трепетала.

Я у престола встал с закрытыми глазами,
Как будто знал:
Откроются они – и путь мой оборвется,
И я останусь здесь – среди огней,
Одним из них я стану.
Я не открыл глаза –
Мои глазницы пустыми оказались.