Владимир Ерогодский - 20 грамм пустоты

Минут ледовитых куски в ярком хрусте.

Роль сбросит сутулость, отпустит костыль!

Он басом взглянул на жену в-панихиду.

Сольфеджио смеха. До двери мазки.

Что был сам собой, он не подал и виду.

Пожертвовал нищим останки тоски.

Театра книксен. Смерть столь вечных прелюдий.

Вкус первого ряда. Эмоций пробел.

Всяк зритель казался лишь частью раздумий.

Агонию пил нетерпенья новелл.

Круги джентльменов. Их пошлые речи.

К вискам их во-страсть примерял пистолет.

Рояль выткал холст. Искры нотной картечи.

Со сцены волной вмиг пролился балет.

Она в середине. Метель её платья.

И властности блик в интонациях рук.

Фальстарт визави с ним. Момента распятье.

Осечка улыбки. Прибой райских мук.

Собой рисовала. Шедевр ностальгии.

Начав, ни один ни кончала вопрос.

Она средь сюжета – этюд невралгии.

Ей музыка – только раскраска. До-слёз.

По прописям чувств. Исповедаться телом.

И нежности всплеск с обнажённой души.

Швы скромности рвутся под шагом несмелым.

Фарфоровый образ листал этажи.

Лишь шёпотом шла. Не касалась и жизни.

Ушибы об воздух; сияют следы.

Признанья в мечте. Грани снов беглой кисти.

И ласки мазки льёт ладонью на льды.

Средь осени поз. Вдоль витражной печали.

Без привкуса риска не делала па.

Немая кокетка. Глаза ввысь звучали.

И гордости шалость пропела стопа.

Шум. Хрупкости крик. Помолилась шагами.

Рифмует движенья с паденьем пера.

Топь медленной страсти. Теней оригами.

Оргазма минор. Романтизмом остра!

Свечой догорала. Изгибы протеста.

Лишь женственность – кодой. Открыла глаза.

Финал невесомости в суффиксах жестов.

Рассвет силуэта. Галактик роса.

Полшага. Букет. Её глаз километры.

Сжал руку тряпично. «Ползти позади

Позволь! Лишь бы быть откровенности жертвой!»

«Чрез миг. В Царский сад. Ах, дышать приходи!»

Поклоны. Сто рук. Улыбалась со всеми.

В нём – жадности подвиг. Дотла ревновал.

Как вдох изо рта похищать они смели…

Опять визави. Он тонул. Дном – овал.

Сады за театром. Припадками ночи.

Глазами терзал безнадёжно скамьи.

В ванильной пустыне. До-звёзд обесточен.

Раскаты обмана? Страницы земли.

Коснулась плеча. Невесомостью рваться.

В помпезности платья венчального. Взгляд

Обрушился скромно. На пяльцах драм плаца.

Симптомы себя. Поэтичен был яд.

«Как жил ты с тех пор, доедал эвфемизмы?»

«Не жил я! Лишь лести читал монолог!

И небо в-кошмар вдруг познал историзмом.

Рождав тебя в одах, сломал потолок!

По-циркулю боль. Кругосветные мысли.

Я лишь лицемер, коли рядом не ты!

Ты – мель средь бескрайних морей нигилизма.

О, в завтрашний миг протяни мне мосты!

Коль мыслю, то я существую… но тщетно!

Коль истину мыслю, я истин, пойми!

И ты для того мне нужна беспросветно,

Лишь ложь зрю за нашим с тобой визави!

К тебе – что ни слово, то скупости жертва!

Лишь твой лик сулит рикошетом всех «но»!

Ты – масть квинтэссенции, мишень перманентна;

Мазилой метафор мечтал быть давно!

Весь век, как гласишь, спекулянтом оттенков

Проплыл, чтоб додумать всему высоты…

Экспромт реставратор вонзал в ста наценках…

Будь рядом – разграбь маскарад пустоты!»

«Рацею постиг… Но блуждаешь финалом.

Хоть мысли мои прочитал наизусть,

Христа беспощадно рисуешь кинжалом,

Опавшей улыбкой закрыть лишь бы грусть.

Не эти ль глаза пел жене своей, Софье…»

«И имени ей я б не дал никогда!»

«Из рук стихотворных не лил ли любовь ей?»

«Когда-то… за то влачу повесть стыда!

Был юн и, как юность, продажен идеям;

Так щедро зиял в ней разбег красоты…

Ткли страсть до-обид к разговора постелям…

Шрам милых порывов. Круг брызг чистоты.

О ней говорил – вдохновлённая миром;

В лице отражались узором стихи.

Любила средь дел запятыми игриво

Помять фольгу будня. Вращала грехи.

Слащавый мираж. И теракт послевкусий.

Поэта любого хотела она…

Играла жанр мной вожделенных перкуссий,

Спектаклем с-талантом достала до дна!

Себя дилетантка. Эстетика куклы.

Ей было не важно, чем вздрогнет перо.

Бросать эпиграмм стал ей в лик тучи смуглы —

Бесплотны сарказмы. Мест мести таро.

До-слёз благодарна. Автограф трагедий.

Я – мимо холстов слишком долго крича —

Заплаткой к гордыне был нужен последней:

Достойна быть музой… жаль, лишь палача.

Богем пьедестал – для поэта супруги;

Внимания взрывов хотела, увы!