Олег Филипенко - Женщины. Поэма

достаточно большое, чтобы в нем

расположился магазин, пройдем

по мытому бетону, – хулиганство

ступать неаккуратно, – напрямик

к прилавку мы и посвятим хоть миг

осмотру содержимого витрины:

направо взглянем: ящички конфет

на полках: и чего тут только нет:

вот «Ключик золотой», где Буратино

веселый на обертке, пастила,

арахис в шоколаде, карамельки,

вот «Птичье молоко», все это мельком

мы осмотрели, чтобы до угла

взгляд довести и банок трехлитровых

увидеть строй, на вид не очень новых,

посыпанных опилками чуть-чуть,

в которых сок хранился очень вкусный:

томатный сок, березовый, арбузный,

вишневый, абрикосовый, чья муть

на дне еще желтей была; но быстро

скользит наш взгляд, и видим пирамид

на полках ряд из банок, сей гибрид

консервных банок «Завтрака туриста»,

в томате кильки, в масле лосося`,

сгущенки и т.д., короче, вся

конструкция сия была витриной

советского достатка, но левей

бросаем взгляд и видим круг вещей

несовместимых рядом: там, где вина

и водка, там стиральный порошок,

хозяйственное мыло, сигареты,

сухая колбаса, хоть, впрочем, это

все аккуратно выставлено впрок

и глаз не режет местному народу;

еще левей мы видим соль и соду

в пакетиках, а дальше черный хлеб

и белый каравай, что штабелями

уложены на полках, вот, селяне,

что помню я, и если ты не слеп,

то видел то же самое. Неловко

мне было бы солгать. Итак, стоим

мы у прилавка, за стекло глядим

витрины с морозильной установкой

и видим молоко и колбасу

молочную; взгляд выше: на носу

у продавщицы муха примостилась.

Итак, в такой вот заходил Продмаг

с дружками я. Один из нас, кулак

разжав свой грязный, сколько накопилось

бросал монет на чашечку весов, —

как правило, там выходило ровно

на баночку сгущенки, мы же скромно

стояли рядом. Маятник часов

чуть слышно тикал. И пока в подсобке

скрывалась продавщица, чтоб в коробке

картонной взять сгущенку, я, нырнув

под деревянную перегородку,

минуя порошок стиральный, водку,

вино и сигареты, протянув

к верхушке пирамиды из сгущенок

ручонки, ловко верхние хватал

две банки и назад стремглав бежал

бесшумно, замирая, нахаленок,

от страха; и когда к весам опять

являлась продавщица, я стоять

уж умудрялся на обычном месте.

Итак, из магазина мы с тремя

шли банками вместо одной, меня

хвалили все ребята, этой лести

я рад был, хоть поджилки все еще

тряслись мои, а вечером, наевшись

домашним ужином, ложился я, раздевшись,

в кровать и сладко чувствовал: прощен

мой день сегодняшний, ведь бабушка любила

меня как прежде; все как прежде было…

Когда же родилась сестренка, я

отправлен был обратно. На братишку

у мамы не хватило денег, – слишком

уж дорогие мальчики. Моя

минутная растерянность сменилась

энтузиазмом: буду помогать

во всем я маме, дома убирать,

сидеть с сестрою, но недолго длилась

идиллия такая: каждый день

сидеть с сестрою было скучно, лень.

В протопленной и жаркой комнатушке

купала мать сестренку, я смотрел

на этот ритуал и сам хотел

помыть хоть что-то, хоть ее макушку,

и мама разрешала иногда

помыть мне ее пяточки и пальцы

на ножках, я доволен был. Страдальцем

себя я часто чувствовал тогда,

когда вместо того, чтобы носиться

по улицам, я должен был возиться

с сестрою и в колясочке катать

внутри двора по узенькой дорожке

бетонной. И пока герой наш ножки

в ботинки обувает, чтоб, как мать

ему велела, покатать сестренку

в коляске во дворе, я опишу

как выглядел сей двор и вас прошу

последовать за мной, чтобы ребенку

дать время поартачиться и все ж

смириться: против мамы не попрешь.

Двор не имел с фасадной своей части

забора, в глубине двора стоял

одноэтажный дом, как рисовал

когда-то в детстве я, не без участья

кого-нибудь из взрослых, дом такой:

квадрат и треугольник сверху. После

дым из трубы спиралью кем-то взрослым

подсказан был. Такой, а не другой

был дом подруги матери. А рядом,

в углу двора, была времянка, я там