и улыбка —как награда
за последнюю надежду.
* * *
Разве я думал, что каждый
станет мне дорог когда-то,
кто испытал хоть однажды
крайнюю степень утраты?
Сам я живу, как придётся.
Мне себя вовсе не жалко.
Жизнь –как октябрьское солнце:
светит, да только не жарко.
Жаль мне других –им похуже,
их искалечены души,
им и тропиночка уже,
жизнь их —якутская стужа.
Кто из них станет оседлым?
Снова они пролетели.
Гонит их ветер осенний
в логово белой метели.
Худшего не приготовить,
если не держишься стайно.
И не узнает никто ведь
их величайшую тайну.
* * *
Этот счёт не приложишь к оплате —
задолжал я за это и то,
и, коль я никого не оплакал,
то меня не оплачет никто.
Я не знал, где быстрины и мели,
нарезая по жизни круги,
но в душе доброты не имея,
трудно жалости ждать от других.
Не до смеха теперь, не до смеха
я попал в непростой переплёт.
Спохватился, да поздно: уехал
поезд мой на столетье вперёд.
И никто не посмотрит с укором,
всё сокрыто в тревожном дыму,
и машу я, прощаясь, рукою,
вероятно, уже никому.
* * *
Снова кисточка рассвета
в краску алую макает,
вновь от тараканьей этой
я тоски изнемогаю.
Выйти б вновь туда, где брагой
пахнет вольный ветер южный!
Надоело быть оврагом
никому совсем не нужным.
Но другого я не стою,
это, видимо, расплата —
неразлучным быть с бедою
от заката до заката.
В комнате всё тот же абажур,
ветер занавеску изорвал…
Я отвыкшим голосом скажу
напрочь позабытые слова.
Здесь не слышно воя бензопил,
здесь печаль, как первый снег легка…
Ты пойми: я тот, кем раньше был,
если изменился, то слегка.
Головой вот только побелел…
Но, как сердце радостью не грей,
та печаль, которой я болел,
как собака, ляжет у дверей.
* * *
Сумрак осенний палев, раннее запустенье.
Листья давно опали, с собственной слившись тенью.
Светом луны окутать ночь бесконечно рада…
Я постою покуда с тенью своею рядом.
Маленьких два уродца. Неразличимы лица…
Скоро и мне придётся
с тенью своею слиться.
* * *
Есть неразгаданные тайны: ответа нелегко добиться,
зачем в тюрьме сентиментальны бывают лютые убийцы.
Когда на совести нечисто, вмиг изменяется походка.
Закоренелые садисты глядят рассеяно и кротко.
Они живут не днём вчерашним —у них теперь иные сроки —
не потому, что стало страшно, а потому, что одиноки.
Их неправдивы показанья, любой в душе, как прежде, Каин.
Но нет, наверно, наказанья
страшнее, чем тоска такая.
* * *
Когда летит на влажный мох
листва, и в рощах дым и голо,
мне кажется, что я бы смог
понять берёз прозрачный голос,
чтоб навсегда в душе сберечь
и пронести через лишенья
их ненавязчивую речь,
бессвязный шепот утешенья.
Я никогда не обрывал
его, надеждой сердце грея,
что шелестящие слова
разумной жалости добрее.
* * *
Птицы ищут удобный ночлег,
а кругом –водоверть, водокруть…
Мой далёкий родной человек,
ты ведь тоже не можешь заснуть.
На хорошее мысли направь,
а всё-то, что мешает, спровадь.
Ты прости, я давно был неправ,
хоть во многом и ты неправа.
Засосала нас всех круговерть,
но ты каверз, Судьба, не готовь:
есть права и на жизнь, и на смерть,
нету права на нашу любовь.
.* * *
Засохла, как аптечная трава,
душа во мне, и нет тепла нигде.
И не под силу подобрать слова,
чтоб рассказать о собственной беде.
Скорей бы выпить боль свою до дна,
чтоб в лес войти, где, как рубинов горсть,
щемящая лесная тишина
подарит мне рябиновую гроздь.
Услышать гром. Увидеть дождь грибной.
Лесную прель. И дятла на сосне.
И все забыть, что было не со мной,
в каком-то веке, в тридевятом сне.
* * *
Я поклонюсь, как флагу,
лесу, что прям и светел.
Алою кровью ягод
брызнет под ноги ветер.
Настежь раскрою двери,
слушая шорох вербный.
Я с малолетства верил
в этот простор целебный.
В шорох ночного сада,
груши, что одичала.
И ничего, что надо
всё начинать с начала.
Дай мне забыть её! Хоть до рассвета
* * *
Я вспоминаю, грешен, –кольнуло, как иглою, —
тот сад, что занавешен черёмуховой мглою.
Цвела сирень левее, дождём дорожку смыло…
Читать дальше