Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

Лишь тот судья, кто сознается честно
В своей вине и суд вершит над ней…
Он был таким судьей. Он легковесно
Не отрицал в себе самом страстей,
Что, словно враг, во тьме души живут.
Он признавал свою виновность смело.
Изгнанник, он весь мир на Страшный суд
Призвал, пройдя сквозь адские пределы.
Во глубине времен искал он знака
К спасению, и спутником своим
Он выбрал слово древности, из мрака
Забвенья долетевшее к живым.
Размеренно терцины заструились {20} 20 Терцина — трехстрочная ямбическая строфа с перекрестной рифмой. «Божественная Комедия» Данте написана терцинами. ,
И потрясла людей безмерность мук,
И новые миры для них открылись,
И тайное известно стало вдруг.
Во что бы ни рядилась старина,
Ее настигнет приговор суровый!
Она в темницу рифм заключена,
На ней стихов тяжелые оковы.
Свободный город вновь сиял счастливо
И криком «Мир!» изгнанников встречал,
И он, поэт, сжимая ветвь оливы,
В ворота вожделенные вступал.

Он многим дал ответ на все вопросы,
Он жил, казалось, в городе любом.
Погонщики ослов и водоносы
Канцоны [9] Канцона — в переводе с итальянского — песня. В средневековой поэзии трубадуров так называлось стихотворение, посвященное рыцарской любви. Последняя строфа стихотворения укорочена, в ней заключается обращение поэта к лицу, которому посвящена канцона. Канцона получила широкое распространение в итальянской поэзии Возрождения. Классические образцы канцоны созданы Данте. пели под его окном…
Окончен век, и суд над ним свершился,
И приговор над ним произнесен.
В крови и муках новый мир родился,
И он стоял в его начале, он —
Предтеча, завершитель и поэт,
Чей лик изваян как бы из гранита
Скалы, что поднялась у края лет,
Ветрам и бурям вечности открыта…
Флоренция не сбросила оков,
Однако дали знать ему тираны,
Что он, славнейший из ее сынов,
Вернуться в город может невозбранно.
Но он сказал в ответ на эти вести:
«Не ждите моего возврата. Я
Не удостою вас подобной чести,
Мои достопочтенные друзья».
Флоренция, не там она была,
Где воцарились гнет и запустенье!
Нетленная Флоренция жила
В его гробнице и его творенье.

В искусстве тесно. И в искусствах тоже.
В науке теснота. Как мал шатер,
В котором полководцу стелют ложе.
Как мало света! Как тоскует взор!
Что дружба? Тесный круг. Любовь — стесненье!
Что слава? Зависть и дурная спесь.
Что век? Для вечности одно мгновенье.
А бог? Надежд и суеверий смесь.
И необъятным циркулем, который
Кружит миры, вонзаясь в звездный стан,
Он измеряет вечные просторы
И чертит будущего ясный план:
Над мирозданьем человек царит,
Мир изменяет и его творит.

Вот глыба камня. Сильными руками
Я высекаю человека в ней,
И оживает камень перед нами,
Сверкая теплым мрамором очей,
Он не обманет лживыми словами,
Он вызван к жизни волею моей…
Но раз искусство властно над камнями,
Оно способно изменять людей.
Нет, подлинные люди не могли бы
Свой мир построить из камней немых!
Не для того в горах нависли глыбы,
Чтоб новый мир я стал ваять из них!
Пусть человеку скажет камень твердый:
«Взгляни! Во мне раскрыт твой образ гордый!»

У врат эпохи он стоит на страже,
Встречая грудью прошлые страданья.
Он смехом отражает натиск вражий,
Чтоб легче было с прошлым расставанье.
Столь тягостно подобное признанье!
Невмоготу и сердцу и уму.
Он должен смехом подавлять рыданья,
И нечего завидовать ему.
Он смех завоевал не для потехи.
Он прорывался к новым временам.
Какая боль в задорном этом смехе!
«Со мною смейтесь!» — он взывает к нам.
Избыть он рад бы прошлые страданья.
Наш нужен смех ему для расставанья.

Я, Богейм Ганс [10] Ганс Богейм из Никласгаузена. — Пастух Ганс Богейм , живший в XV в., призывал крестьян к восстанию против феодалов. Ему действительно удалось разжечь восстание, которое было жестоко подавлено Вюрцбургским епископом. Ганс Богейм был схвачен, осужден и сожжен в 1476 г. , плясун и запевала.
Побасок всяких много сплел я вам.
Но вот пришла Мария и сказала
(Я в темноте внимал ее словам):
«Свихнувшись, мир бредет напропалую.
Ганс, помоги мне выправить изъян!
Сложи для бедных песню плясовую.
Ты слышишь, Ганс?
Плясать заставь крестьян!»
И в день святого Килиана вдруг
Весь Вюрцбург заплясал, и все вокруг.
Везде и всюду пляска бушевала.
Настало время вновь пуститься в пляс.
Кто там для вас поет в столь поздний час?
Я — Богейм Ганс, плясун и запевала!