Февраль. Эпоха одиночества. С небес спустились холода.
Мне даже памяти не хочется, ни расставанья, ни следа…
Стоят стволы обледенелые, подняв до звезд воротники.
И время, медленное, белое, стекает солью на виски.
Что делать душам неприкаянным? Душить надежду на тепло.
Вина со льдом. И глухо, каменно звучат в проулках тени слов —
«Мы беспощадные», «мы гордые», «нам слишком пасмурно вдвоем».
Любовь скитается по городу, но ей никто не подает.
Кто нам к огню дорогу выстелит? Дрожит надежда – сквозняки…
В моей вине – ни грамма истины и сорок градусов тоски.
И слово – было. Было сказано. Но я представить не могу
Как странно мы с тобою связаны – лишь цепью следа на снегу.
Время расставит нас на свои места.
Сестрам – по серьгам, безвременным – по могиле.
Только на самом деле все остаются там,
Там, в тишине.
Где их недолюбили.
***
Каменей, терпи, застывай столбом,
Упирайся в стену горячим лбом.
Пересчитывай мертвые кирпичи.
Но молчи.
Просыпайся крошевом ледяным,
Просыпайся, спишь все равно не с ним.
Просыпайся. Бог стережет в ночи
Но молчит.
Разломись, как праздничный каравай,
Всем, кто хочет, милости раздавай,
Потому что милостыня горчит.
Научись
Доверять надежды пустому дню.
Семена – земле, а слова – огню,
А когда последнее догорит —
Говори.
Да, извини, я сегодня сижу без света. Кончился как-то разом, и все, гуд бай. Бог позвонил – мы встречаемся этим летом. Хочешь застать меня – в августе приезжай. Ладно, мы оба в будущее не верим. Как утверждают – творческий взгляд на мир. Все отнимает поиск зеленой двери, смысла, абсента, безумия и взаймы. Свет не включают. Это конец, пожалуй. Грустная сказка, затянутая петля…
Ты не узнаешь, как я к тебе бежала.
Как я просила, господи, унижалась,
Как я… Прости. Я все-таки не сдержалась. Трудно держаться в границах небытия. Ты принимай меня – только не слишком часто, капель по восемь, вечером, натощак. И навести меня. Двадцать седьмой участок, за поворотом… Впрочем, не навещай.
Птицы, летящие надо мной, птицы, летящие в мир иной,
Время проносится стороной.
Осень встает стеной.
Гаснет в ладони кленовый лист – ветру и пламени помолись,
Может, не умер еще огонь.
Но не разжечь другой.
Ты остываешь, идешь на дно, это в награду тебе дано.
Осень коснулась губами век —
Птицы упали в снег.
Перья увядшие проросли к небу, все черные от земли,
Ветер, рыдая, летит во мглу,
К умершему крылу.
Дождь, переполненный немотой, молча коснется пера водой,
И проступившая синева
Станет на миг жива.
***
Подступает холод и по спине чей-то гаденький бьёт смешок.
Боже, дай лишь поверить мне, что все кончится хорошо.
Что ушедшие в ночь не горят в аду, не рассыпались в мерзлоте.
Мы ведь бьемся рыбами в пустоте, потому что видим черту.
Ладно, пусть костер, путь трещит гнилье, запекается на костях,
Пусть там будет «каждый возьмет свое», наказанье – это пустяк,
Непрозрачна черная гладь воды и за ней не видно не зги.
Только камень, брошенный с высоты, на воде рисует круги.
Тот, кто верит, может быть, видит дно, огоньки, дрожащие там…
Дай им света, Боже, когда темно, дай им света, Боже, не нам,
Дай им права, Господи, не гореть, подставляя копченый бок,
Дай им греть нас, Господи, отогреть тех, чей сон на Земле глубок!
Смерть стоит, не двигаясь, за окном, и она глупа и грязна.
Не суди нас, Господи, нам темно!
А в ответ
Лишь
Мертвая
Тишина.
Самайн
Словно старик, он волочит крыла. Там, где пройдет – вдруг оживает мгла.
Тени бредут строем из темноты. Хрипло орут спятившие коты.
Только одна ночь у него на то
Чтобы поесть. Справиться с пустотой.
Ищет живых. Ищет среди огней. Нюхает ветер, слушает стук камней.
Ищет следы, забытые на земле. С каждой секундой все голодней и злей.
Сыплет минуты в черный холодный рот.
Давится с хрипом, харкает, но жует.
Полночь колотит прошлое, как горшки, липкой кутьей кормит его с руки,
Этого мало. Кровью жива душа. Ищет поживу. И замедляет шаг,
Там, где свеча теплится на окне.
Он, обжигаясь, тянет ладони к ней…
Свет не сочится сквозь костяную длань. Свечи погасли? Значит, пришел Самайн.
Значит пора на выход, тому, кто стар. Кто заблудился. Выгорел и устал.
И не помогут маски ни одному.
Читать дальше