Александр Грич - Надейся и верь (сборник)

Чего уж там искать путей из бездны,
Когда прожито все, чем дорожил.
Прекрасно знать, что чучелом железным
Я не вернусь туда, где прежде жил,

Стихи писал. На пляжи ездил летом.
Не очень торопил свои года.
Да просто жил! Не так уж мало это,
Как, может быть, казалось иногда.

В конце молчания поставим точку.
И будет эта точка означать,
что перед ней – невидимая фраза,
а может быть, период, содержащий
немало утверждений, отрицаний,
вопросов, не попавших на бумагу…

Так что ж?
Они от этого не лучше, не хуже.
Таковы, какими были.
Им до стихов, по сути, нету дела,
да и стихам, пожалуй, не до них.
Как было б скучно,
если бы в строку
попало повышение цен на рынке,
невежливость хапуги-управдома,
невежество профессора, который
готов писать о классиках несчастных,
и оптом их, и в розницу склоняя,
да так бездарно,
что одним утешусь:
покойным, слава богу, все равно!

А также доставание лекарств
и очередь за авиабилетом, и прочее.
Зря, мой приятель мудрый,
вздыхая, говоришь,
что это жизнь.
Жизнь слишком хороша,
чтобы ее
хотя бы краем на такое тратить.

…Однако же бывает и другое,
на что не жаль
ни сил и ни страстей.
Но упаси нас, Боже, от напасти
несчастий и болезней.
В них душа возвышена,
но непомерны муки.

Нет, надо быть как в песне благодарным
за эти годы,
что прошли спокойно,
за зябкий очерк утра за окном,
и даже за молчание, с которым
прощаюсь.

И вот появляется слово.
Откуда, зачем и когда?
От книги до книги сурово,
Неспешно проходят года.
И пропасти жизни, и пики,
И трудные рваные дни
За время – от книги до книги.
А в книге немного: взгляни
На строки, что бодро шагают,
И рифмы на правом краю.
Ведь в чем-то они отражают
Бессмертную душу мою.
Незримые тянутся нити
К словам, что веду, не спеша…
Прекрасно, но только скажите,
А что же такое – душа?
Тех строк незнакомое племя
Тревожит меня наяву.
Они отражают и время,
Поскольку я в нем и живу,
И жил, чертыхаясь порою,
Искал свою правду, как мог.
А что это время – такое?
Не знаю. И вам невдомек.
…А всё-таки это прекрасно,
Что смерть, и любовь, и грехи,
Обычным словам неподвластны,
Войдут ненароком в стихи.
И вот появляется слово…

Когда-то дом и светел был, и нов,
Почти как замок – вид такой картинный…
И принимал здесь доктор Иванов,
На Воронцовской угол Карантинной.

Здесь кровли жестяной крутой уклон,
Фасада абрис вытянутый, четкий,
И высота ненынешних окон,
Чугунные балконные решетки.

Труб водосточных сизых чешуя,
Орнаменты над арками манерны…
Сюда вселилась дедова семья
Тому назад лет сто уже, наверно.

А что нам сто? Рублей, и дней, и лет?
Нам – тысячи давай… Масштабы, сроки…
Я знаю: был у деда кабинет
Здесь, где сейчас пишу я эти строки.

Гляжу из-за двойных добротных рам
На улицу, струящуюся мимо.
Что, доктор Иванов, ты видел там,
Вчистую для меня непредставимо.

Сам помню: был трамвай. Исчез трамвай.
Булыжники сменил асфальт шершавый.
Меняли фонари… Ну-ну, давай,
Еще кой-что и вспомнишь ты, пожалуй:

В подвале – мастерские, склад и клуб,
А ныне свалка… И еще примеры –
Вот, скажем, у кирпичных красных труб
Телеантенны – символ новой веры.

Короче, много раз менялся вид
(За век не дедовский – и не отцовский)
А дом-то тем не менее стоит
На Карантинной угол Воронцовской.

У улиц тех иные имена,
Таблички сняли, новые прибили.
Кто Воронцов, ответь мне старина?
И карантины уж не те, что были.

Менялось все вокруг, как век велел,
Нет изменениям счета и предела.
Но дом мой, как ни странно, уцелел,
Когда почти ничто не уцелело.

И, значит, у него свои права
Среди сооружений самых новых:
Ведь память мощных стен его жива,
А тихий поскрип половиц дубовых

Вдруг воскресит забытые шаги,
Иные времена, иную пору.
Как будто бы напомнит – береги
Свой дом, свое гнездо, свою опору.

…Но где-то на незримом рубеже, –
И не понять, когда, зачем, откуда?
Вдруг ощущаю холодок в душе,
И он сродни предчувствию и чуду.