Александр Грич - Надейся и верь (сборник)

А увидел… На том стоим,
Что не плачем, хотя и страшно.
И проходит путем своим
Необычное время наше.

После танцев или кино,
Когда день уже на исходе,
Выйди! Или гляди в окно:
Это тоже не всем дано –
Наблюдать, как море уходит…

Беспомощность великих – ты видна
В завидном неуменье делать все,
Что не коснулось собственного Дела.
В эпоху умных, ушлых и умелых
Ты как-то уж особенно нужна
Своей ненужностью.
И так сильна
Своею беззащитностью,
Что тщишься
Забыть скорее все,
Чему учился,
И научиться этой вот, простой,
Беспомощности милой и пустой,
Которой невозможно научиться.

А когда заведет пурга – в окно погляжу.
Жду не друга я, жду врага.
Другу я всего не скажу.

А врагу я скажу: «Ну что ж,
Видно, твой черед.
У меня дела – ни на грош.
Твоя берет.

Так давай с тобой говорить,
Объясни-ка мне, как тут быть,
Научи меня, как мне жить,
Дорогой мой враг…»

Он войдет. Отвернув полу,
К моему присядет столу.
Ляжет длинная тень в углу – точнее, мрак.

И, поставив вперед плечо,
Он втолкует мне, что почем.
«Мол, не знаешь, кто и причем,
Так себя вини!
Все ходы тебе расскажу…»

Я тепло его провожу.
Я рукой ему помашу:
«Заходи, звони!
Я с тобой увидеться рад.
Ты помог мне здорово, брат!»
Темь на улице, снегопад…

Говорят, в моих стихах много норда.
Что поделаешь?
В городе, где я родился и вырос,
более трехсот ветреных дней в году.
Говорят, в моих стихах много курева.
Это верно.
Я сам курю много.
Сознаю, что это дурная привычка.
Говорят, в моих стихах маловато света.
Но как быть, если в редакционной люстре
над моим рабочим столом
из пяти лампочек
горят максимум две,
а у завхоза не допросишься…
О, если б вы знали, как я завидую людям,
которые говорят мне все это!
Уж они-то, конечно,
Никогда в жизни не курили.
И друзья их, родственники и знакомые
тоже.
И, конечно, у них с освещением
всё в полном порядке,
лампочки они не гасят даже ночью,
и это помогает им видеть светлые сны.
А самое главное –
весна на улице, лето, осень или зима –
у них всегда замечательная
солнечная погода.
Ну разве не позавидуешь?

Огромный зал – бездомным кров.
Мадонны аэропортов,
В дороге дальней где-то канув

С младенцем, спящим у груди,
Не знают, что там впереди
Среди тюков и чемоданов.

Мадонны аэропортов!
Вы столько пасмурных часов
По милости Аэрофлота

Детей качаете своих
Среди всеобщей толчеи
И окликаете кого-то:

– А хоть поспали?
– Да… Чуть-чуть…
Куда лежит ваш долгий путь,
Где ожидают вас устало?

Хабаровск, Сахалин, Чита –
Но нету вылетов туда,
И, видно, ждать еще немало.

Мадонны аэропортов,
Нет ангелов и нет цветов
Нет даже коек в этом зданье,

Где ночь придется коротать…
А впрочем, нам не привыкать,
Мы – поколенье ожиданья.

Какой же нам предъявят суд
Все те, кто с молоком всосут
Тяжелый воздух этих залов?

Ох, вылеты, которых нет,
И эта очередь в буфет –
Приметы аэровокзалов.

…Головку русую склоня,
Ты смотришь прямо на меня,
Качая малыша извечно.

Спокоен взгляд усталых глаз,
Ну, что же? И на этот раз
Все образуется, конечно.

Волосатых мальчиков ликбез,
Тел ряды, прилипших к потным доскам…
Но звучит старинный полонез
На прожженном пляже черноморском.

Для чего? Достаточно забав:
Этот в карты шпарит, тот линяет,
Но спасатель, «Солнцедар» приняв,
Голову к гармошке наклоняет.

И рожденный в полночи, в снегах,
Полонез пойдет, как песня, литься.
И откроются на лежаках
Странно-человеческие лица.

И проймет пронзительная дрожь,
И утихнет гомон почему-то…
Только на минуту. Ну так что ж?
Не всегда бывает и минута.

…Растяни гармошку от души,
Соверши внеплановое чудо!
Вон турист газету отложил.
Штатный острячок примолк покуда.

Ты на всех – один спасатель тут,
Так играй! Попробуй громче даже,
Пусть услышат…
Моря мерный гуд.
Полонез Огинского на пляже.