Мария Бутырская - Два шага до триумфа. Восхождение

Вовкина жизнь без верного товарища была тяжелой, и оборвалась через 22 года здесь же, на берегу. Он прыгнул в озеро, повредил позвоночник и умер в тихой, прохладной воде.

Друзья теперь вместе. Матрос снова щенок, бегает по мягкой зеленой траве и лижет теплые Вовкины руки.

Ей бы поменьше гордости, да побольше смелости…

Ему… забыть прошлое, и хоть немного подумать о себе. И могло б в их жизни случиться счастье! Да, могло – убеждается Гордая каждый день, вновь и вновь перечитывая его письма.

По утрам она бы пекла блины и ставила самовар.

Сидя на крыльце маленького деревянного дома, они с аппетитом поедали бы эти горячие, золотистые произведения ее кулинарного искусства, запивая крепким чаем из больших кружек, тихо смеялись и слушали, как поет жаворонок на лугу.

Раньше, в детстве, он всегда заливался звонкими трелями, и они надеялись, что так будет всегда.

Как давно это было!

Он, совсем еще юный, с веснушками на лице и выбеленными солнцем волосами, стоял на берегу реки с удочкой в руках. Гордая сидела рядом, на траве, и старалась не шуметь – не пугать рыбу.

А вот жаворонок не унимался – то его песня звенела где-то высоко-высоко в небе, то доносилась откуда-то из травы. Они всегда искали его глазами, но увидели только однажды. Маленькая, взъерошенная птичка сидела на штакетнике, смотрела прямо на них и ожесточенно о чем-то насвистывала. «Кривоногий-то какой!» – рассмеялся он.

«Зато голосистый!» – восхитилась Гордая.

«И такой же одинокий, как я» – тихо, по-взрослому, добавил он, шуткой накликав на себя беду.

Детство пролетело быстро, и песня жаворонка умолкла. Их разделили сотни километров расстояния, и долгие годы они провели вдали друг от друга. Он – в родной деревне, в окружении лесов и болот.

Гордая – в большом шумном городе, почти не видя неба, спрятанного за высокими свечками домов, и не слыша пения птиц.

Сейчас, когда расстояние до него уже не измерить, прежние проблемы ей кажутся ничтожными. Их можно было решить.

Все бросить, сесть в автобус и примчаться к нему. Так просто, так легко.

Не прогнал бы, обрадовался. Заметался бы по дому, стараясь скрыть холостяцкий беспорядок.

Гордая часто представляла себя у проруби на реке, стирающую его одежду. Дует холодный ветер, леденеют руки, а ей – хорошо! В душе – тепло! Потому что, когда она поднимется на пригорок и войдет в дом, он согреет ее озябшие руки в своих горячих мозолистых ладонях. В печи будут весело потрескивать дровишки, а в его глазах – плясать огоньки.

Ей так хотелось стать простой деревенской бабой и жить для своего, единственного в мире мужчины. Сажать картошку, косить сено, носить воду из колодца. И пусть в деревне уже давно никто не стирает в проруби – она будет, обязательно будет!

А он… с детства любил ее подругу. Смелая жила по соседству и была для него «своей», всегда рядом. В отличие от Гордой, приезжающей только раз в год на несколько дней.

Смелая была отчаянной.

Могла вскочить на спину огромного, серого в яблоках Орлика и ускакать на нем от разъяренного конюха в сторону леса. Могла переплыть озеро или нырнуть с высокого берега в самую его глубину.

Она не боялась заброшенных домов, пьяных мужиков и по темноте ходила одна в соседнюю деревню, в гости к любимой тетушке.

Он всегда смотрел на Смелую с восхищением. С малых лет говорил, что она – его судьба. Все было давно решено. Гордая и не пыталась соперничать. Она тоже любила Смелую – дорожила ее дружбой, стремилась быть на нее похожей.

В семь лет Смелая потеряла мать. Она стойко перенесла это испытание, ни разу не заплакав на похоронах и уворачиваясь от объятий желающих утешить ее людей. В жалости эта девчонка не нуждалась.

А вот в материнской заботе – да. Она так ждала, когда мама поправится и вернется к ней из городской больницы… Но горькая судьба лишила ее самого родного человека, оставив в памяти лишь теплые вечера, когда они вместе ходили встречать с пастбища корову и читали сказки на лавочке возле дома, купаясь в лучах заходящего солнца.

«Хочешь, мамкину косу покажу?» – тихо спрашивала Смелая у Гордой, когда та в очередной раз приходила к ней в гости, и аккуратно доставала из этажерки коробочку, завернутую в вышитую салфетку. Она снова и снова показывала срезанные и заплетенные в косу русые волосы своей мамы, прижимала их к щеке, носу, примеряла к своей голове. Гордая страшно боялась этой реликвии, но виду не показывала. Иногда, когда Смелая начинала грустить, она даже сама просила: «Покажи косу!» – и та оживлялась, и снова тянулась к этажерке.