Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

К числу потерь еще одну причисли,
Убогий свет! Ликуй, земная тьма!
Еще ушел один служитель мысли,
Друг знания, с светильником ума.

Ушел, умолк – навек, без оговорок.
Прочтем слова последних тех «Листков».
Что он писал!.. Ведь для живущих дорог
И свят завет передмогильных слов.

Он там сказал: «Всё приводите в ясность!
Не бойтесь! Все иди на общий суд!
Нас оградит общественная гласность
От тайных язв и ядовитых смут».

Он осуждал тот взгляд тупой и узкой,
Что видит зло в лучах правдивых дум;
Невежеству и мудрости французской
Он воспрещал давить наш русский ум.

Он уяснял голов тех закоснелость,
Которым сплошь – под навык старых лет –
Родной наш ум является как смелость,
Как дерзкий крик, идущий под запрет.

Он говорил: «Друзья! Не заглушайте
Благих семян! Не тьмите нам зарю,
И нам читать и мыслить не мешайте
На пользу всем, в служение царю!»

Живущий брат! Пошли же на прощанье
Отшедшему, что между нами смолк,
Привет любви, и помни: завещанье
Умершего есть для живущих долг.

Не преграждай благих стремлений века
И светлых искр мышленья не туши!
Дай нам понять значенье человека!
Дай видеть нам бессмертие души!

С какой-то невольною грустью, в тиши,
Возводится взор мой уныло
На всё, что исполнено сердца, души
И так привлекательно, мило,
На всё, что, вращаясь в сем мире пустом
Под ясной небес благодатью,
Отмечено в обществе божьим перстом –
Живого таланта печатью,
На всё, что рождает у нас на глазах
Чистейшие слезы участья,
На всё, что под солнцем достойно всех благ,
Всех радостей, всякого счастья…
Я знаю, как редко дается в удел
Достоинству в мире награда;
Не так всё творится средь жизненных дел,
Как было бы, кажется, надо.
Два сердца созвучные порознь идут;
В разрыве – две дружные доли,
А в вечном союзе друг друга клянут
Две жертвы условной неволи.
Красивый свой венчик любовно склоня,
Как часто цветок золотистый
Готов перевиться вкруг дикого пня,
Корою одетого мшистой!
Порою он спрячется в чаще лесной
Да в сумраке там и заглохнет;
На камни вдруг выпадет дождь проливной,
А травка от жажды иссохнет.
Над грязью играет там солнечный луч,
Над зыбью болотной он блещет,
А нива зернистая градовых туч
Под грозною мглою трепещет.
Напрасна мольба и бесплодна борьба:
Бесчувственно вплоть до предела
Ведет с непонятным упрямством судьба
Свое непонятное дело.
И, трепетно вами любуясь подчас,
Все жребии высмотрев строго,
С сердечной боязнью смотрю я на вас –
И думаю, думаю много.

Что за дым клубящийся тут бродит
Ощупью по каменным твердыням?
Где тот горн, откуда он исходит, –
В дольней мгле иль в небе темно-синем?

Чем покрыты страшных стен раскаты
Там – вдали? Какими пеленами?
Словно пух лебяжий, неизмятый
Пышно лег над этими стенами.

Объясните, что всё это значит?
По уступам, с бешеною прытью,
Серебро расплавленное скачет,
Тянется тесьмою или нитью,
Прыщет, рвется, прячется – и снова,
Раздвоясь и растроясь, готово
Прядать, падать, зарываться в глыбах
И сверкать в изломах и в изгибах.

Что за лента между масс гранита
Снизу вверх и сверху вниз извита
И, вращаясь винтовым извивом,
Стелется отлого по обрывам?

Нет! Не грозных цитаделей крепи
Предо мною, это – Альпов цепи.
То не стен, не башен ряд зубчатых,
Это – скалы в их венцах косматых.

То не рвы, а дикие ущелья,
Рытвины, овраги, подземелья,
Где нет входа для лучей денницы.
То пещеры, гроты – не бойницы.

То не дым мне видится летучий, –
То клубятся дымчатые тучи –
Облака, что идут через горы,
И как будто ищут в них опоры,
И, прижавшись к вековым утесам,
Лепятся по скатам и откосам.

То не пух – постелей наших нега, –
Это – слой нетоптаного снега,
Целую там вечность он не тает;
Вскользь по нем луч солнца пролетает,
Лишь себя прохладой освежая
И теплом тот снег не обижая.
Не сребро здесь бьет через громады,
Рассыпаясь, – это – водопады.

То не лента вьется так отлого
По стремнинам грозным, а дорога.

То на горе, то в долине,
Часом на палубе в море –
Весело мне на чужбине,
Любо гулять на просторе.
После ж веселья чужбины,
Радостей суши и моря –
Дайте родной мне кручины!
Дайте родимого горя!