Владимир Бенедиктов - Стихотворения (1884 г.)

И новой поэмы, достоинством бедной,
Он слушает чтенье, измученный, бледный,
Мутятся глаза его, хочется спать.
Тот кончил. «Ну что? Хорошо ли» – Ни слова
Ему Филоксен, – отвернулся сурово
И крикнул: «Эй! Стража! В темницу опять!»

Вдоль жизни проходя средь терний, я привык
Спокойно попирать колючую дорогу,
Но чувствую в душе невольную тревогу,
Когда вокруг меня колышется цветник,
И девы юные – земные херувимы –
В своих движениях легки, неуловимы,
Живым подобием роскошного венка
Свиваются вокруг поэта-старика,
И зыблющийся круг существ полуэфирных
Ждет песен от меня и свежих звуков лирных,
А я, растерянный, смотрю, боясь дохнуть
Тлетворным холодом на их цветистый путь,
Боюсь на их восторг – невинных душ одежду –
Набросить невзначай угрюмой мысли тень,
Мечту их подломить или измять надежду
И сумраком задеть их восходящий день…
Нет! Нет, не требуйте, цветущие созданья,
От ослабелых струн могучего бряцанья!
Всё поле жизни вам я скоро уступлю,
А сам, как ветеран, уж утомленный битвой,
Безмолвно, с тайною сердечною молитвой,
Вас, дети, трепетной рукой благословлю.

В плену у французов – светило Алжира –
Эмир знаменитый. Содержат эмира
Они в Амбуазе, где замка стена
Крепка и надежна, – и пленник, доныне
Летавший на бурном коне по пустыне,
Уныло глядит в амбразуру окна.

И вдруг под окном, как другая денница,
Блестящая юной красою девица
Несется на белом арабском коне,
И взор – коя-нур – этот пламенник мира –
Девицею брошен в окно на эмира, –
И вспыхнула дева, и рдеет в огне.

И завтра опять проезжает, и снова
Взглянула, краснеет. Не надобно слова, –
Тут сердце открыто – смотри и читай!
Упрямится конь, но с отвагою ловкой
Наездница с поднятой гордо головкой
Его укрощает: эмир, замечай!

И смотрит он, смотрит, с улыбкой любуясь,
Как милая скачет, картинно рисуясь;
Блеснул в его взоре невольный привет,
Замеченный ею… Как быстро и круто
Она повернула! – Такая минута
И в сумраке плена для пленника – свет,

Сн сам уже ждет ее завтра, и взгляды
Кидает в окно, в ожиданье отрады,
И светлым явленьем утешен опять;
Но ревностью зоркой подмечена скоро
Цель выездов девы, – и строгость надзора
Спешила немые свиданья прервать.

Эмир с этих пор в заключенье два года
Не мог ее видеть. Когда же свобода
Ему возвратилась, узнал он потом,
Кто та, кем бывал он так радуем, пленный,
И в память ей перстень прислал драгоценный
С исполненным кроткого чувства письмом.

«Хвала тебе, – пишет он, – ангел прелестный!
Аллах да хранит в тебе дар свой небесный –
Святую невинность! – О ангел любви!
Прими без смущенья привет иноверца!
В очах твоих – небо, ночь – в области сердца.
О, будь осторожна, в молитве живи!

О белая горлица! Бел, как лилея,
Твой конь аравийский, но лик твой белее.
Врага берегись: он и вкрадчив и тих,
Но хищен и лют, хоть прикрашен любовью:
Неопытной девы ползя к изголовью,
Он девственных прелестей жаждет твоих.

Змий хочет подкрасться и перси младые
Твои опозорить: отталкивай змия,
Доколе аллах не пошлет, как жену,
Тебя с благодатью к супружеской сени!
Прими этот перстень на память мгновений,
Блеснувших мне радостью чистой в плену.

Пред хитрым соблазном, пред низким обманом –
Сей перстень да будет тебе талисманом!
Сама ль поколеблешься ты – и тогда
Скажи себе: «Нет! Быть хочу непреклонной.
Нет, сердце, ты лжешь; пыл любви незаконной –
Напиток позора и праздник стыда».

И буди – светило домашнего круга,
Хранящая верность супругу супруга!
Будь добрая матерь и чадам упрочь
И радость, и счастье! Когда не забудешь
Священного долга – жить в вечности будешь,
Младая аллаха прекрасная дочь!»

Дитя! Твой милый, детский лепет
И сладость взгляда твоего
Меня кидают в жар и трепет –
Я сам не знаю – отчего.
Зачем, порывом нежной ласки
К земному ангелу влеком,
Твои заплаканные глазки
Целую жадно я тайком?
Не знаю… Так ли? – Нет, я знаю:
Сквозь ласку грешную мою
Порой, мне кажется, ласкаю
В тебе я маменьку твою;
Я, наклонясь к малютке дочке,
Хочу схватить меж слезных струй
На этой пухлой детской щечке
Другой тут бывший поцелуй,
Еще, быть может, неостылый…
То поцелуй святой любви
Той жизнедательницы милой,
Чья кровь, чья жизнь – в твоей крови;
И вот, как божия росинка
На листьях бледных и сухих,
Твоя невинная слезинка
Осталась на губах моих.
Дитя! Прости мне святотатство!
Прости мне это воровство!
Чужое краду я богатство,
Чужое граблю торжество.