Ярослав Соколов - Город ночь. Песни песков

И гонит прочь безжалостная ночь
За грань времён навек забытый сон.

Озаревшее небо зевнёт,
вылезая из жарких
несомненных и мягких,
ленивых и томных
объятий,
хмыкнет в пол-оборота
презрительно тем, кто,
извиняясь и злясь
в ожидании часа восхода,
притворяется в сон
и сморкается в холод постели,
и сочится из щёлок
завистью тёмных проёмов.

А усталость причмокнет,
обняв инстинктивную радость,
насмехаясь над гордым величием
мудрых монахов,
безутешной ухмылочкой чокнутой
футуристически
будто я мог, признавшись в любви,
попросить о прощении.

Дети мои – все в крови, смеются;
Развёрстым восхищением
Проецирую в рваные грудца
Истерику своего всепрощения:

Боже! Вельможно разреши стаять
Им, и тревожно стих,
Чтоб последний пальчик в этой стае,
Копошащейся мягко,
Прости – их.

Упали поцелуями в мать, увязли
Губами в мертвом виске –
Тёплые, сытные ясли
В крови и молоке.

Вскинутые бедра. Иным окропиться
Не дай мне, спящая Мати,
Их подкованные копытца
Так часто – стигматы.

Весёлым движением руки –
Расплескали кожу её век –
Попытка вплавить в рваные грудца
Слепым отразившийся свет.

Иным окропиться не дай, покойно
Поздняя радость рождения – эхо,
Ведь мир, мир – это больно,
И кончим на этом теологию смеха.

Дети мои – все в крови, без оскала
Смеются, Богоматерь сама
Изрезала грудь, чтобы лукаво
Они причащали меня с ума.

Ветер ломает горячие плечи
Ливня, вырванные из суставов тучи.
«Ведь нам так легче, двоим калечным?
Милый, калечным, нам так лучше?»

«Да, милая, нам совсем безгрешно,
И даже надо не думать вовсе –
Сегодня всё кончилось хрупко и нежно.
А завтра? Кто знает, готовься.

Пьяная кровь не терпит застоя,
Отхвати же от меня кусок побогаче,
Если и завтра явишься тою,
У которой я не потребую сдачи».

Если бы ты легла здесь,
Какие песни смолчали бы,
Какие купола закатились
в мои зрачки,
Миром бы, у которого и утра вначале
Нет, у которого Солнце в кадилах ходит,
Разливая ладан по следу
Моих стоп.
Я пришёл бы – единственный поп
Твоей культовой лиры,
Игрок на неоконченных рифмах,
Сел бы сбоку у троп,

Ведущих в сердце твоей квартиры,
Наблюдал бы слепых поводырей,
Выходящий из твоих дверей,
И не ревновал,
Играл и играл бы в слова.

Я был бы выше богов
Тем, что здание,
На котором стоит твоя душа,
Не считал бы за оковы оков
И не разрушал,
Я пел бы его свой мотив,
Юноша –
Красиво и не спеша.

В переходах метро, на подстилках калек –
Серебро и невзрачная медь,
Ну а там, наверху, наметается снег
И плевком обжигает как плеть.

Мы искали, где Бог, обходили места
Самых радостных дней на земле
Он ушёл от распятья, он спрыгнул с креста,
Чтоб, быть может, закончить в петле.

И никто не заметил его в голубом,
Или в серый он был облачён,
Может, шёл он не Господом, шёл он рабом,
Будто не был он к небу ключом.

И стояла весна в перепутье дорог,
Дорогая в своей красоте,
Продавая себя, это не был порог,
Ведь она не была на кресте.

И ходила к ней жирная, старая Страсть,
Горяча свою мутную кровь,
Разве не был он там, разве мог он не пасть
На колени пред ней за любовь.

Разве был он не Бог, хоть одетый как раб,
Разве мог он её не любить,
Разве мог он решать, кто здесь прав, кто не прав,
У кого монополия быть.

Мы искали его, но Весну увели,
Но любовь и на целую ночь,
Он ушёл по дороге, усталый, в пыли,
Не решив ни судить, ни помочь.

Мы смотрели на лица и ни одного
Не нашли, позабытого им,
Но никто всё же так и не вспомнил его,
Уходящего из дыма в дым.

И стояли, склонившись, уставшие ждать,
По копейке к скупой доброте,
Разве не был он там, разве мог он подать,
Чтоб оставить их в нищете?

Он смотрел в их глаза, он смотрел в их ладонь,
Он мешал им просить доброты,
Разве мог он вдохнуть в эти души огонь,
Уничтожив закон темноты?

И они прогоняли его от себя,
И он так и не дал им сгореть,
Разве мог не уйти тот, кто умер, любя,
И воскрес, чтобы вновь умереть.