Вячеслав Кислицын - Караваны идут по пустыне. Книга стихов

Бьют дождинки свой степ по воде
На канале, где жил Грибоедов,
Эти капли сегодня везде,
С самых первых весенних рассветов.
Ах, ты, горе моё от ума,
Не настроен дождь на скоротечность,
Вдоль канала промокли дома,
Мокнуть им ещё целую вечность.

Над соборами ангелы бдят
В изумрудных, промокших одеждах,
Чтобы мы отсырели до пят,
Чтобы мы потерялись в надеждах.
Поспешим за железный забор,
Где дома и дворы, как колодцы,
Там, на Невском, несут свой дозор,
Невзирая на дождь, полководцы.

Это было, пожалуй, непросто.
И задуман был винтик хитро,
Чтоб вставлялся в удобные гнёзда
У ракеты в стальное нутро,
Чтоб сгорел в атмосферных осадках,
Не упал в казахстанский ландшафт,
Чтоб ступень отработала гладко
И остался в живых космонавт.
А потом всё отметили пьяно —
Орден в водку, в граненый стакан.
И купил ты мне фортепиано-
Наилучшее из фортепьян.
Чтоб Чайковский, Рахманинов, Шнитке
Заходили в уютный наш дом,
Только слуха не дал бог улитке,
И улитка мечтал о другом.

И хотелось улитке не ползать,
А безумно мечталось летать
И, маршруты наметив по звёздам,
За мечтою своей убегать.
И бродил он к Востоку от дома,
Там, где Обь омывает Сибирь,
Там он строил свои космодромы
На военный, не штатский ранжир.

Годы шли. Пианино дождалось
Наконец-то обученных рук,
Ритму клавиш оно отзывалось,
Ноты выучил выросший внук.
Ты смотрел с недоступного неба,
Как звезда по земле мажет тень,
Как красиво и в чём-то нелепо
В атмосфере сгорает ступень.

В старой церкви, на кладбище старом,
плачут свечи у древних икон…
Ты кормила меня виноградом
в те года, что уже испокон.
И другие, но чёрные галки
с колокольни взирают окрест…
Ты любила на окнах фиалки
и на Пасху твердила:– …воскрес!

Но сверкают анютины глазки,
где лежишь ты среди тишины,
рядом с мужем, поверившим в сказки,
с тем, который вернулся с войны
В ту деревню, где девки и вдовы
не стирали мужицких портков,
разорвать были парня готовы,
а ты старше на двадцать годков.

Может, ведьмой была, ворожеей
или знала какой приворот?
Но, впустивши во двор без затеи,
ты уже не открыла ворот.
И ушла ты однажды, под утро,
с ним прожив тридцать пять долгих лет,
а туман был такой же, как будто,
в тот далёкий военный рассвет…

Я на камень смотрю посеревший
и в твои молодые глаза,
виноградом давно перезревшим,
хмелем в сердце стучится лоза.

Я, похожий слегка на Дхармендру*,
Всю наличность поставив на кон,
Три гвоздики и галстук – в аренду,
Шёл на фильм с тобой «Месть и закон».

Улыбалась Басанти с экрана.
Это Индия! Как хороша!
Хороша, недоступно желанна
В жарком танце её живота!
Виру с Джаем стрелять было важно,
Так, чтоб смерть собрала урожай,
Но каким бы он ни был отважным,
Погибал весь израненный Джай.

Мне же были сегодня важнее
Три гвоздики и запах волос,
И ресницы, что длинных длиннее,
И курносый, задиристый нос.
Пахли волосы сеном и мятой,
Фонари освещали наш путь,
И последний трамвай «двадцать пятый»
С этих рельсов не мог повернуть…

А сегодня припомнилась юность,
Вёз меня «двадцать пятый трамвай»…
У подъезда ты не обернулась,
Так погиб тобой раненный Джай.

*Дхармендра – популярный в 70-е – 80е года прошлого века Индийский киноактёр.
в фильме «Месть и закон» играл роль Виру.

Бремя белых – курить табак
В книге джунглей для англосакса,
А у нас через год – черпак*.
Скрип сапог, гуталин и вакса.

Мы пришли в этот чудный край,
Для страны своей мы скитальцы,
Там, за дальней горой, Китай,
Здесь в лопаты вмерзают пальцы.

Ротный наш – он медведь Балу-
С зампотехом сидит в берлоге,
Долбят ломом в мороз скалу
Неприкаянные бандерлоги.

В минус тридцать в палатке зной:
Две «буржуйки» клокочут ночью,
А портянки греем собой,
Так надёжнее, между прочим.