Шалва Бакурадзе - Антология новой грузинской поэзии

С ясностью каждую трещинку в комнате помня,
Ищешь, она ли ночами все снилась и снилась,
Отчая комната эта, которая кроме
Пыли и стен для тебя ничего не хранила.

Только лишь сад неизменным остался: парная
Дышит земля, воробьев крик на груше в ветвях ли,
Прежние ль песенки дождь в мандаринах играет, —
Но постарело всё, сделалось хрупким и дряхлым.

Смотришь на ласточек, словно желаешь, чтоб крылья
Мысли твои обрели, чтоб когда-нибудь рано
Утром собраться — они над землей бы парили —
И полететь вслед за птицами в теплые страны.

То, что я хочу рассказать, светлей
чем младенца смех и теплее рук
материнских, быть может.
Безмятежный сон, что лежит вокруг
бездорожья, там, где нехожен луг,
безмятежен сон, где трава служит ложем.

Океан небес, синевее всех
высей, чище всех, прежде виденных,
высей дальних — бескрайней.
Лишь глаза закрой, сердце вспомнит их
и увидит, лишь задержи на миг,
лишь дыханье на миг задержи, дыханье.

Знай, я пекарь и, на своем веку,
я влеку судьбу — что мука бела,
счастье — теплое тесто.
Золотым, доставшимся бедняку,
солнцем полон рот — весь словарь дотла,
лишь люблю, люблю, люблю, слов вместо.

Я рыбак — моя улыбка, на дне
глаз твоих блестит, разнежась, плывет
рыбкой в светлой лагуне.
Твоего давно зная сердца ход,
понял лишь сейчас я свое и вот —
без тебя уже не могу, не могу, не могу, не…

Помню, как сейчас, как я покидал
незабвенную родину мою,
небеса с облаками,
в дом к тебе придя, подожди, когда
одиночество сгинет без следа,
под тобой простыню увлажню словами.

Я твоя жена, я тебе верна.
Я твой муж, Господу вверенный, я
муж твой, муж я твой верный.
Знаю, в главном, ты не поймешь меня,
ибо слышишь все из пределов сна,
соглашаясь: ветер, да, ветер в двери.

Вновь ложусь с тобой, моему в ответ
доверяется дыханье твое,
и темнеют волос волны —
так, любя в тебе каждый жизни след,
я люблю твое же небытие,
ну на что мне это, скажи, на что мне?

Вот-вот ночь началась и лягушки покидают свою дневную обитель
И через сотни сантиметров направляются к прудам, лужицам, канавам;
Они должны преодолеть полное неожиданных встреч и противоречий расстояние,
С каждой минутой изменчивое, поскольку
Их направление не управляется разумом, тем более, инстинктом.
Они, отдавшись во власть логике воздуха,
С видом делового человека перемещаются из тьмы во тьму и так приближаются к ночи.
Их тела разыскивают друг друга, но когда обретают, удивляются.
В чем их нужда посюсторонняя? Очень во многом,
Но только тогда, когда мирно перемещаются к будущему,
Так, без ожидания чего-то, значит, ничто и не пребывает в бытии пред ними;
Они выходят и возвращаются туда, откуда вышли и куда вновь возвратятся.
И вот, только что выстроила ночь разбредшуюся армию лягушек, —
Их направления управляются протяжным внутренним зовом,
Той гармонией вечного голоса, которой они
Воссоединяются с ежедневным своим бытием.
Так было вчера, так будет всегда:
Они выходят из прудов и лужиц только затем,
Чтобы вернуться к прудам и лужицам,
Обзаведясь всем тем, чем в прудах и лужицах не обзавестись.
Это то знание, которое делает непригодным для них не мышление,
А желание мыслить и вечный страх, что прогресс прерваться может.
Их сердцебиение учащается только тогда,
Когда приближаются и видят уже воду и друг друга.

…Что оно сегодня повидало,
Каких, скажем, птиц наловило мое уставшее воображение
В этом косом лесу, где его страх не должен
Надеяться, что — угасший — возродится,
И, как потухший огонь, чьей-то рукой воспламенится?

Ничего, совсем ничего.
А сейчас, когда ночь опустилась, хоть на что-то, наверное, набредет,
Но что-то такое, отставшее от своих здоровых собратьев,
Что, конечно же, будет не тем,
Чем днем оно должно было предстать.

Сверчков увядший ритм
С любовью повторяет дневное горение;

Уже пройденному и в воображении чуть превосходящему
Дневное напряжение
На мою тень указывает,
В которой луна некий отрезок времени заперла.